Мой Дантес
Шрифт:
– Все, девонька, разговоры и до завтра обождут. Утро вечера мудренее. Постелю тебе в горнице, а сам тут, на кухоньке, на раскладухе улягусь.
Он направился было в комнату, но на полпути остановился и хлопнул себя по лбу:
– Ох, елки, про друга-то совсем забыл! – И прытко засеменил к выходу.
«Только друга сейчас и не хватало», – тоскливо подумала я, глядя, как дед отворяет дверь и зовет кого-то в темноту.
Послышалось сопение, затем недовольное ворчание, после чего на пороге появилась огромная
– Это – Друг, – представил гостя старик, с трудом удерживая собаку за ошейник. – Он злющий, но тех, кого я сам в дом привожу, никогда не тронет. Ты посиди тихонько, руками не размахивай. Пес тебя обнюхает и отойдет.
С этими словами дед разжал руку. В следующий момент произошло то, что неизменно вызывало шок у окружающих, а для меня стало вполне привычным. Пес повертел мордой, заскулил, улегся на брюхо и пополз ко мне. Добравшись до стула, на котором я сидела, он судорожно вздохнул и положил голову на мои ступни.
Я нагнулась и почесала собаку за ухом, отчего псина перевернулась на спину, подставив мне палевый живот. Старик все это время окаменело стоял на месте, не в силах сказать ни слова. Прошло не менее минуты, пока он пришел в себя и изумленно произнес:
– Это ж какая сила в тебе сидит!
Я неопределенно пожала плечами:
– Меня все собаки почему-то так воспринимают. С детства.
Сказанное было правдой. Я обладала совершенно необъяснимым воздействием на собак. Впервые на данную особенность обратила внимание Софья Матвеевна, привезя меня, пятилетнюю, на дачу к своей подруге – добрейшей адвокатессе бальзаковского возраста.
Показывая весьма обширные владения, дама водила нас по саду, знакомя с достоинствами плодовых деревьев, когда со стороны заброшенного сарая раздался протяжный вой.
– Лизонька, ради Бога! Туда, – наманикюренный палец адвокатессы указал в направлении едва видневшейся среди буйной зелени собачьей будки, – ни шагу! Ни шагу, девочка! Ты меня поняла? Кайзер невообразимо злобен!
Я послушно кивнула. Но стоило адвокатессе с Софьей Матвеевной скрыться из виду, как ноги сами собой понесли меня к жилищу неведомого Кайзера. Им оказался здоровенный лохматый пес, прикованный внушительной цепью к не менее внушительной будке.
Дальнейшее я помню смутно по причине малолетства. Говорят, когда дамы, разобравшись с ужином, не обнаружили меня на полянке и забили тревогу, вышедшая вместе со всеми на поиски ребенка домработница нашла меня именно у собачьего логова.
Глазам же сбежавшихся на крик членам почтенного семейства и их гостей открылась весьма впечатляющая картина: малышка (то бишь я) сидела возле будки, утопив ручонки в густой шерсти пса, и нашептывала ему что-то, в то время как злобный Кайзер самозабвенно слюнявил ухо ребенка (то бишь мое).
Именно с того момента и пошла молва о моем
Правда, родители не соглашались держать животных в доме после одного весьма печального случая.
Сентябрь 1986 года
В семилетнем возрасте я услышала удивительную историю о собаке по кличке Барри, которая спасала от смерти людей на альпийских перевалах. Рассказ так запал в душу, что я буквально заболела породой, название которой поначалу и выговорить-то не могла. Как всегда, на помощь пришла Софья Матвеевна.
– Эта порода получила свое имя по названию монастыря святого Бернара, – терпеливо объясняла она и произносила по слогам. – Сен-бер-нар.
– Сен-бер-нар, – зачарованно повторяла я.
С этого дня мои родители потеряли покой, потому что каждую фразу их доселе покладистая дочь начинала словами: «Вот если бы у меня был сенбернар…»
Через месяц папа взвыл, а через два сдался, ведь капля, как известно, и камень точит. В общем, на восьмилетие я получила желанного щенка, которого, не задумываясь, назвала в честь далекого легендарного предка – Барри.
Красно-рыжий с белыми отметинами комочек довольно скоро превратился в степенного, по-барски вальяжного пса огромных размеров. Могучий и добродушный, Барри обладал поистине ангельским характером, беспрекословно выполнял все команды и – могу поклясться – понимал человеческую речь.
Он быстро оценил расстановку сил в нашей семье и к каждому нашел свой подход. Со мной он был нежен и осторожен, чувствуя разницу в весовых категориях. С мамой – галантен и вежлив, как истинный джентльмен. А с папой… Папу он уважал, с первого же дня признав за ним право на лидерство.
Барри обожал спать у входной двери. И именно эта привычка дала нам с мамой возможность безошибочно определять настроение возвращающегося с работы хозяина дома.
Пес чувствовал отца за версту. Если он вставал, крутился на месте, вилял пушистым хвостом и вновь укладывался на коврик у порога, значит, папа переступил границу нашего двора, причем, в отличном расположении духа.
Если же Барри, покрутившись, исчезал в моей комнате, то в этот вечер от главы семейства стоило ожидать лишь ворчливых замечаний и недовольства по всяким пустякам. В этом случае я предпочитала ретироваться на территорию Софьи Матвеевны, предусмотрительно захватив с собой пса, благо и Вдова, и жившая у Лебедевых в ту пору болонка Мальта его просто обожали.
Барри знал всех жильцов нашего подъезда и радушно к ним относился. За исключением соседа с нижнего этажа Василия Круглова – сорокапятилетнего угрюмого мужика, который довольно тихо существовал в своей «двушке» вместе с не менее угрюмой женой Еленой.
Конец ознакомительного фрагмента.