Мой дорогой друг
Шрифт:
Еще, кажется, я пускал слюни во сне, так что кожу на подбородке сейчас стягивало, а изо рта неприятно пахло, ведь я не почистил зубы. Вы когда-нибудь видели отличника, примерного студента и просто замечательного сына, который не чистил бы зубы? Я – нет.
Так как я до этого столько времени не проводил в ботинках, а, тем более, не спал в них, ноги ныли от усталости. Да, я спал обутый, взобравшись на кровать с ногами. Моя мама была бы в ужасе, если б увидела это. Она вообще была бы в шоке от того, как я выглядел. В общем, чувствовал я себя примерно так же, как выглядел – отвратительно. С опухшим лицом, весь помятый и грязный, я был
Я спустил ноги с кровати и нащупал на столе свои очки. Дверь в комнату была открыта, в коридоре на табуретке сидел сами понимаете кто всё в той же черной куртке. Только я сел на кровати, он замахнулся и кинул в меня чем-то. Я закрыл голову руками. Свернутое махровое полотенце мягко шлепнуло об меня и плюхнулось на грязный пол.
– Ну ты и криворученька! Оно же чистое, а пол грязный, – с досадой произнес он, – Иди помойся, свинья.
Честно говоря, я был шокирован. Меня никто раньше не называл свиньей, да и вообще поведение у этого человека было очень странным для похитителя, хотя судить было трудно, меня ведь не так уж и часто похищали до этого.
– Я не понимаю, что вы от меня хотите, – промямлил я, поднимая полотенце и отряхивая его от серой пыли и песка. Руки затекли толи от долгого сна в неудобной позе, толи от того, что были связаны шнурками, толи от всего вместе взятого, так что делал я это очень неуклюже.
– Я хочу, – он выдержал паузу, пристально глядя на меня, – …чтобы ты помылся. Ты тупой что-ли?
Я был настолько обескуражен, что так и застыл с открытым ртом и полотенцем в руках. Неприятно засосало под ложечкой.
– Только не надо тут реветь опять. Второй раз я этого не переживу, – раздалось из коридора.
– Я… Я не реву, – отрезал я и смял пальцами полотенце. На какое-то время воцарилось неловкое молчание, хотя, скорее всего только для меня оно было неловким.
– Ну и чего ты сидишь, кого ждешь? – разорвал тишину его голос.
– Как… – я взглянул на свои руки, мнущие полотенце, – Как я пойду мыться со связанными руками… Я ведь не смогу снять с себя свитер.
– Ой! Я дурак, не подумал даже, – как-то повеселев он подорвался со стула и быстро захромал ко мне. Я аж вздрогнул и отклонился назад, когда он схватил меня за руку.
– Туго всё-таки, – бубнил он себе под нос, возясь с узлами, – Сразу надо было говорить, что туго.
Я в это время всё смотрел на его руки. Они у него были очень худыми, узловатыми, костлявыми, в мелких шрамах от порезов. Ногти почернели, некоторые лопнули, кожа вокруг них была обкусана, вся в засохших ранках. Как-то странно выгнутый мизинец на левой руке вообще не двигался и торчал в сторону. Руки, похоже, были обморожены, поэтому кожа была шершавой и грубой, покрасневшей, шелушилась с тыльной стороны, а пальцы подрагивали.
Покончив со шнурками, он сунул мне в руки полотенце и указал на дверь.
– Душ там. Раздевайся и иди, я посторожу твои вещи, – он уселся на кровать и принялся сматывать шнурки, – Только входи аккуратнее, не запнись там.
«Меньше всего на свете я хотел бы, чтоб мои вещи сторожил ты, идиот, – подумал я, поспешно двинувшись к двери, подальше от этого типа, – И что значит, «посторожу твои вещи»? Будто кто-то вообще решит сунуться сюда добровольно».
Я открыл дверь и растерянно остановился. Раньше вход, кажется, был не из этой комнаты. Дверь вообще была врезана намного позже, чем установили всю сантехнику. Получилось так, что из детской приходилось шагать сразу в поддон душевой кабины.
– Свет я тебе уже включил. Ты только разуйся сначала, – раздалось у меня из-за спины. Я поморщился и передернул плечами, но всё же нехотя наклонился развязывать шнурки на ботинках, сунув полотенце подмышку. Дно душевой кабины было всё в желто-коричневых ржавых потеках и на вид казалось не намного чище пола во всем остальном доме. Жуть нагоняло еще и то, что вся остальная ванная комната была отделена от кабины выцветшей шторкой, из-за которой лился тусклый свет висящей под потолком лампочки. Я неуверенно шагнул босыми ногами на холодный пол кабины и обернулся.
– Давай раздевайся и кидай сюда вещи. Там их класть некуда, – с натянутой улыбкой урод призывно помахал рукой. Я скорчил в ответ жалкое подобие улыбки, решив, что лучше я останусь один в этой плохо освещенной ванной комнате, чем проведу с ним еще хоть минуту. Тем более, мне очень не хотелось его злить, поэтому я начал нервно стягивать с себя одежду. Оставив только белье, я скомкал всё остальное в большой ком и кинул ему.
– Мда, бросок у тебя не важный, – протянул он, собирая разлетевшиеся по полу вещи. Он говорил что-то еще, но я уже не слышал, потому что поспешно захлопнул дверь.
В ванной было гораздо темнее, чем в комнате. И холоднее. Или, возможно, мне казалось так из-за того, что я остался в одних трусах. Я сел на корточки и обхватил руками колени. С одной стороны от меня была дверь, за которой слышались шаги и возня, которую в любой момент мог отворить тот маньяк и порезать меня на ремни, с другой стороны – шторка, за которой, как мне казалось, мог прятаться кто-то еще – кто-то пострашнее этого хромоногого. Я сидел и дрожал от холода в ожидании чего-то ужасного, но ничего не происходило. Я всё сидел и сидел, ждал и ждал, сердце долбилось в прижатые к груди коленки, пробивая грудную клетку, но ничего не происходило. С той стороны шторки под потолком в тишине мирно звенела горящая лампочка, на дно кабины капала вода с насадки душа.
Решив, что дальше так сидеть нельзя, иначе замерзну окончательно, я отодвинул краешек шторки и заглянул в ванную комнату. Тусклый свет лампочки озарял всё небольшое помещение. Меня аж перекосило от увиденного. Раковина была разбита, ее кусок стоял здесь же у стенки, все крючки и полки, сорванные со стен, валялись на полу, залитом чем-то зелено-голубым, в некоторых местах по кафелю на стенах паутинкой расползались крупные трещины, будто от ударов чем-то тяжелым, крышка, сорванная с унитаза, стояла рядом с ним, опертая на стену, часть ее крепления осталась приделанной к унитазу. В стене слева, по-видимому, располагался старый дверной проем, заложенный неровной кирпичной кладкой с торчащим из щелей цементным раствором. Но больше всего меня поразило зеркало над раковиной. Оно было разбито, отколотая часть отсутствовала, а остальное было замазано уже засохшей черной краской. Красили, похоже, размашисто, широкой кистью, так что мазки выходили за пределы зеркала на кафельную стену. Ну, я хоть смог облегченно выдохнуть уже оттого, что мои опасения не подтвердились, и я был здесь один. Я задернул шторку, чтобы не видеть всю эту жуть, оставшуюся после какого-то побоища, и открыл наконец воду, повесив портки на дверную ручку.