Мой друг – Олег Даль. Между жизнью и смертью
Шрифт:
Тематика эта была тогда совершенно новой, и не только для Аграновича. Вещь все-таки очень специфическая… Это сейчас пошло бесконечное: следователи, преступники… Полный кошмар – смотреть на это невозможно. И не потому, что я смотрю на это определенным образом – с позиций профессионала. Иной раз смотришь и думаешь: «Господи, ну зачем же вы это так переиначили?» Ведь если сделать так, как есть на самом деле, будет гораздо интереснее! Полный кошмар давнего лозунга: «Каждый может быть врачом, педагогом и юристом!» А что тут такого, вроде бы? И все придумывают бог весть какую ахинею…
Со
Но самое-то интересное – то, что и может быть предметом искусства, – остается за пределами этого сухого документа. Очень редко следователи пишут красочные протоколы – с деталями и подробностями…
Но то, что творится на экранах сейчас… Если бы это хоть было достоверно, если бы это вызывало доверие! Черт с ним тогда со всем остальным! И ведь часто авторы этого бреда – профессионалы… По-моему, лишь братья Вайнеры достойно соблюдают какой-то баланс соотношения достоверности и требований художественного произведения.
…Впоследствии мы с Олегом Далем встречались очень мало. Последняя личная встреча с ним у меня была еще в старом «Современнике», когда Ефремов поставил там спектакль для двоих актеров – «Вкус черешни». Это был конец 1969 года. Тогда снималась картина «Свой», где Олег Николаевич был в одной из главных ролей, и после одной из съемок мы приехали с «Мосфильма» поздно вечером – часов в десять – на прогон этой пьесы перед премьерой. И я увидел Олега в театре совершенно пьяным. Потом, в буфете, прямо на моих глазах, он добавил еще стакан коньяку, и я недоумевал: как он выйдет на сцену, как он что-то сможет сказать и сделать?.. Но он сделал все очень здорово. Это было просто здорово!!! Я был поражен. Он был действительно пьян до такой степени, что, вероятно, просто не узнал меня, когда я к нему подошел… А, опрокинув стакан в буфете, он, как выяснилось, пришел в себя и сыграл великолепно!
…По мне, Олег Даль – вообще очень крупный и тонкий актер. Поэтому его органика, например, мне представляется одним из элементов его актерского дарования. А как же может быть иначе: крупный актер – и неорганичен? Это противоестественно. А вот насколько он типажно соответствовал для картины… На эту роль пробовались еще какие-то молодые люди – уже не помню, кто именно… Олег же мне представляется таким: у него изначально, внутренне заложен положительный заряд, положительное обаяние, но ведь он может быть и отвратительным. Он мог быть отвратительным… Мне кажется, что его человеческая индивидуальность позволяла такое. В такие минуты он вызывал неприязнь. И это относится, наверное, не только к его актерским возможностям. Думаю, что где-то глубоко внутри у него это было. Но так ли было в действительности?..
Москва, 10 апреля 1990 г.
Иветта Киселева
За пределом возможного
Первое впечатление об Олеге, с которым я познакомилась на съемках картины «Человек, который сомневается», было такое: очень привлекательный актерски, обаятельный молодой человек. Он только что был принят в театр «Современник» – лучший театр того времени, и он был впервые приглашен в кино на главную роль, где весь фильм о нем, о его герое. Он только входил в искусство, и эти два события были счастливейшим моментом в его жизни.
В нем не было того «развяза», который свойственен нынешним молодым людям, но не было и робости «птенчика». Он был легким партнером. Его выделяли ранний профессионализм, эмоциональность. Обаяние Олега было настолько сильным, что вокруг него всегда и везде складывалась любовная атмосфера. Звали его все – Даленок.
Мы мало общались, да и некогда было особенно общаться… Режим съемок: приезды-отъезды. Он и сам не шел на общение. Мне кажется, не только со мной. По-моему, он боялся размена на мелочи. Интуитивно это ощутил, работая над такой ролью.
Даль – вообще довольно редкая фамилия. Как-то я подошла и спросила его:
– Вы не внук «Словаря»?
Он говорит:
– Внук.
Я хорошо помню съемки в ярославской тюрьме. Нас перед работой поводили по этому «заведению», в котором мы насмотрелись всяких страшных картин. Видели всякое… Привели туда этапом каких-то проституток, как раз, когда мы были во дворе. Показали нам несколько наиболее колоритных личностей в камерах. В общем, мы прошли своего рода «подготовку».
В тюрьме же мы снимали момент освобождения. Никаких «установок» Леонид Данилович не давал. Да и что тут можно подсказать? Чисто самовыявленческая сцена. Мальчишка выходит из камеры смертников на свободу оправданным, и у дверей тюрьмы его встречает мать. И дальше… я даже не могу назвать это игрой… По-моему, он посмотрел на небо. Просто стал смотреть в небо. Журавли там летели… или нет… И тут с ним что-то началось: это не была истерика, но эмоциональное потрясение было невероятное, за пределом актерского. Такие это были нерв и эмоциональность. Я совершенно растерялась и… превратилась в зрителя.
Этот эпизод не вошел в окончательный вариант картины, и мне до сих пор досадно, что зрители не увидели Даля таким.
Когда в «Современнике» ставили «Двенадцатую ночь» Шекспира, я была на одном из последних прогонов перед премьерой. Хорошо помню, что смотрели мы сцену «ночной пирушки». Я сидела рядом с режиссером спектакля Питером Джеймсом. Даль играл Эгьючика. И они (шут, сэр Тоби и он) в этой сцене пели втроем – все в разные стороны, но при этом «не уходя» от основной мелодии. Для этого нужно быть еще и очень музыкальным. Джеймс просто от смеха упал с кресла в проход и «валялся».