Мой дядюшка Освальд
Шрифт:
Но ничто из этой сексуальной алхимии и на йоту нам бы не помогло, если бы Ясмин не могла лично познакомиться с клиентом. Кошмарные домоправительницы и в равной степени кошмарные жены могли оказаться серьезной проблемой. Я сохранял, однако, оптимизм, основываясь на факте, что ребята, за которыми мы охотились, были сплошь живописцами, музыкантами или писателями. Они были артистами, а подойти к артисту проще, чем к кому-либо другому. Даже величайшие из них никогда не имеют охраны, как то бывает у бизнесменов, и секретарей с квадратными подбородками, и гангстеров-любителей в черных костюмах-тройках. Большие бизнесмены и им подобная
Но как объяснить, что Ясмин вообще в эту дверь позвонила?
А очень просто: она юная англичанка, изучающая живопись (или музыку, или литературу, или что уж там подходило к случаю), которая прониклась таким восхищением к работам мсье Ренуара, или Моне, или Стравинского, или кого уж там, что специально приехала из Англии, чтобы отдать дань уважения великому человеку, поприветствовать его, подарить ему крошечный подарок и тихо удалиться. Nunc dimittis. [15]
15
«Ныне отпущаеши» (лат.) — часть погребальной формулы. В переносном смысле «вот и делу конец».
— Это, — сказал я девушке, приканчивая вторую клешню омара… к слову сказать, разве вам не нравится вытащить красно-розовую плоть из скорлупы одним куском, ничуть ее не повредив? В этом есть какой-то крошечный личный триумф. Возможно, это детство, но я испытываю сходный триумф, достав из скорлупы грецкий орех в неповрежденном виде. Честно говоря, я ставлю перед собою такую задачу всякий раз, когда берусь за грецкий орех. Жизнь интереснее, если играть с ней в игры. Но вернемся к Ясмин. — Это, — сказал я ей, — обеспечит тебе приглашение в дом или студию в девяноста девяти случаях из ста. При такой улыбочке и таком сексуальном виде просто невозможно, чтобы кто-нибудь из этих парней послал тебя подальше.
— А как насчет их жен и секретарш?
— Думаю, ты возьмешь и этот барьер. Иногда они могут тебе сказать, что вышеупомянутый пишет там картину или роман и не могла бы ты зайти попозже, в шесть часов, но в конечном итоге победа непременно будет за тобой. Не забывай, ты проделала долгий путь только для того, чтобы отдать дань уважения. И особо подчеркивай, что не задержишься больше чем на несколько минут.
— Девять, — улыбнулась Ясмин. — На какие-то девять минут. Когда мы начнем?
— Завтра, а сегодня я куплю машину. Она нужна нам для проведения операций во Франции и вообще в Европе. А прямо завтра мы поедем в Эссуа, и ты встретишься с мсье Ренуаром.
— Не хочешь терять ни минуты времени?
— Моя дорогая, как только сделаю состояние, я только и буду что попусту терять время. Но пока эти деньги не лежат еще в банке, я намерен работать не покладая рук. И тебе придется делать то же самое.
— И сколько же уйдет на это времени?
— Чтобы сколотить состояние? Лет семь или восемь, никак не больше. Не так уж и долго, притом что это будет делаться, дабы никогда больше не работать.
— Да, — согласилась Ясмин. — Никогда больше. И вообще мне это
— Я знаю, что тебе это нравится.
— А особенно мне нравится, — сказала Ясмин, — понимание того, что мною насладятся величайшие люди мира. И все до единого короли. Это щекочет мое самолюбие.
— Пошли-ка мы купим французскую машину, — предложил я ей.
И мы пошли, и я купил прелестный десятисильный «ситроен-торпедо», четырехместный, новейшей модели, только что запущенной в производство. Он стоил мне французскими деньгами эквивалент трехсот пятидесяти фунтов и был в точности такой машиной, какую мне и хотелось. У него не было сзади багажника, но на задних сиденьях имелось достаточно места для всего моего оборудования и чемоданов. Машина была открытая, двухдверная, и если начинался дождь, брезентовую крышу можно было поставить меньше чем за минуту. Она была темно-синяя, цвета королевской крови, и могла разгоняться до пятидесяти пяти миль в час.
Следующим утром мы отправились в Эссуа, загрузив на задние сиденья «ситроена» мою передвижную лабораторию. Мы задержались на ланч в Труа, где ели форель из Сены (я съел целых две штуки, такие они были вкусные) и выпили бутылку белого крестьянского вина. До Эссуа мы добрались к четырем часам и остановились в маленькой гостинице, название которой я забыл. Моя спальня снова превратилась в лабораторию, и как только для проверки, смешивания и замораживания спермы было все подготовлено, мы с Ясмин отправились на поиски мсье Ренуара. Это было совсем нетрудно, женщина за конторкой дала нам точные указания. Большой белый дом, сказала она, по правой стороне, через триста метров после церкви или чего-то вроде.
За год, проведенный в Париже, я прилично овладел французским, Ясмин изъяснялась слабенько, но достаточно, чтобы понимать и быть понятой. В детстве у нее была француженка-гувернантка, и это, конечно, помогало.
Мы нашли нужный дом безо всяких хлопот. Это было средних размеров белое деревянное строение, стоявшее на отшибе, посреди прелестного сада. Этот дом не представлял собою главную резиденцию великого художника; та располагалась южнее, в Кань-сюр-Мере, но он, наверное, считал, что жаркие летние месяцы лучше проводить здесь.
— Удачи, — сказал я девушке. — Я буду ждать тебя в ста ярдах по дороге.
Ясмин вышла из машины и направилась к воротам, я смотрел ей вслед. На ней были туфли без каблуков и кремовое льняное платье, голова непокрытая. Тишайшая скромница, она миновала ворота и пошла по дорожке, немного размахивая руками. В ее походке была своеобразная ритмичность, Ясмин больше напоминала юную послушницу, идущую повидаться с игуменьей, чем девицу, изготовившуюся взорвать мозг и тело одного из величайших художников мира.
Был теплый солнечный вечер; сидя в открытой машине, я задремал и проснулся только через два часа, когда рядом со мною садилась Ясмин.
— Что случилось? — спросил я. — Расскажи поскорее. Все прошло как надо? Ты его видела? Ты получила продукт?
В одной руке у нее был небольшой пакет из оберточной бумаги, а в другой сумочка. Открыв сумочку, она достала лист бумаги с подписью и главное — ту самую резиновую штуку. Передавая их мне, она ничего не сказала; на ее лице было странное выражение, некая смесь экстаза и благоговения, и когда я к ней обращался, она, похоже, меня не слышала. Она словно была где-то в другом месте, в милях отсюда.