Мой генерал
Шрифт:
– И находят, Антошка! Понимаешь меня?
Чего же не понимать? Я кивнул. Сказал:
– Ты стал какой-то странный. Не замечаешь?
– Странный? – удивился он. – В чем?
– Пишешь письма, – сказал я, – рвешь ответы. Носишь без конца приемник. Ты раньше не был таким.
Дед неестественно рассмеялся.
– Ты настоящий разведчик, – сказал он. – Все замечаешь. Все видишь.
Я усмехнулся.
– Как же не видеть? – спросил я. – Ты у меня один дед. Если бы было два. А то один. И я на тебя смотрю. На
Дедушка обнял меня за плечи. Заглянул в глаза.
– А ты растешь, Антоха, – сказал он. – На глазах просто растешь.
Он стал боксировать меня. Прямо на улице. Я тоже его тихонько постукал.
– Время идет, – сказал дед, обнимая меня за плечи, и я согласно кивнул. – Время идет, – повторил он. – У кого – к полдню. У кого – к полночи. И надо торопиться!
Я кивнул опять.
– Торопиться, торопиться! – повторил с жаром дедушка и добавил неожиданно: – Мало ли!
Что – мало ли? Я потом уж задумался. А тогда опять кивнул, думая о себе.
Конечно, надо торопиться. Всегда и во всем. А то чего-нибудь не успеешь важное. Или пропустишь. Или сделаешь не так. Или промолчишь, как я тогда, в Москве. И будет досадно. Обидно до слез. Ведь я с тем парнем в красной рубашке дружить мог, а оказалось, что перед ним опозорился. Выглядел тогда, как пластилиновый подлиза. Соглашатель.
Сумею ли когда-нибудь я увидеть снова этого парня в застежках? И доказать, что я не такой?
Дедушка прав – надо торопиться. Торопиться и не ошибаться.
Семейная идиллия
Однажды мама объявила:
– Еду в командировку.
Оказывается, едет осматривать будущее морское дно. Интересно бы посмотреть, и я сказал:
– Возьми нас!
Дедушка рюкзак стал искать, запел во весь голос:
Если смерти, то мгновенной, Если раны – небольшой!Папа нам позавидовал:
– Вам хорошо, а я один останусь…
– Зачем оставаться? – спросил дедушка. – Поехали с нами. Всего пять дней! Попроси, наконец, отпуск.
Отец стал рассказывать про бетон – что теперь горячее время, и мы с ним согласились: как же, конечно. Если бы не согласились, он бы не поехал, но мы кивнули, и на другой день отец бежал по лестнице через две ступеньки – я сам видел. Еще на площадке закричал:
– Еду! Отпустили!
И вот мы едем в мамином «газике».
Мама газует лихо, перед ухабами не тормозит, нас подбрасывает к самому потолку, дедушка громко крякает, я ему подражаю. Папа не отстает.
– Что это вы, как утки? – спрашивает мама. – Раскрякались?
– Жаль, милиции в тайге нет, – ворчит дедушка.
– Лихачка несчастная! – ругается папа.
– Потолок же прошибем! – кричу я.
Мама смеется.
– Миленькие! – веселится. – Забыли, где находитесь?
«Газик» ревет, ползет в гору, мчится вниз, разбрызгивая воду, форсирует ручьи.
Мы едем по морскому дну, но ничего на море тут не похоже. На дно – тем более.
Дорога, телеграфные столбы вдоль дороги. Тайга. Птицы поют. Разве вообразишь, что тут скоро вместо птиц рыбы появятся? Будут плавать над бывшей тайгой. Удивляться: неужели, мол, здесь птицы летали?
И знаете, как-то мне странно стало. Не по себе. Настроение испортилось. Трудно подумать – лес живой, бабочки, трава, цветы, и ничего этого не станет.
Мне кажется, не один я так подумал…
Дедушка замолчал, отец притих, мама шутить перестала.
Мы остановились передохнуть и сразу услышали лесное веселье. Сороки стрекочут, всякую живность предупреждают, что люди приехали. Птички чирикают. Шмели мимо проносятся, словно пули: вж-ж-ж! Живут вот, хлопочут, а не знают, что им скоро переезжать надо.
Ну ладно, шмели улетят, птицы тоже, а как ежи, например? Успеют? Или, допустим, муравьи?
Я читал, как муравьи лес очищают, как мертвеет без них тайга. Но они же крошки такие, от воды не успеют уйти! Погибнут…
Настроение у меня совсем портится. На привале я говорю отцу про муравьев.
– Сравни! – отвечает он мне. – Муравьишки и электричество! Один муравьишка только соломинку поднять может, а наша ГЭС! Какая у нее силища!
Я слушаю отца, и мне все грустнее становится. Конечно! Разве может муравьишка с электростанцией соревноваться?
– Ты не думай, – говорит отец, – что мне муравьишек не жалко. Но что делать? Приходится идти на жертвы.
– А ты не иди! – раздается голос дедушки.
Я оборачиваюсь. Он стоит за моей спиной и сердито смотрит на отца.
– Вообще это не первый разговор у нас, – говорит он папе. – Мелочь – гвозди, доски, цемент. Мелочь – муравьи. Размашисто очень мыслишь, товарищ технократ.
Папа даже побледнел. Технократ – это же бюрократ. Только технический. Технический бюрократ – это такой, который, кроме техники, ничего не видит. Мне не нравится, что дедушка с папой опять ссорятся. Какой папа технократ? У него просто работа такая, он занятой человек. Ему действительно про бетон-то думать некогда, не то что про муравьев.
– Дедушка, – говорю я, защищая папу, – ты все-таки не кипятись!
– «Не кипятись»! – возмущается дед. – Нет, вы на него поглядите! Только что муравьев жалел и вдруг – пожалуйста! Так ты как думаешь все-таки? Что важнее? ГЭС или муравьи?
– Разве можно сравнивать, – говорю я, вздохнув.
– Вот! Вот! Вот! – кричит дедушка. – Правильно сказал. Разве можно сравнивать? Какого-то несчастного муравьишку и электростанцию! Нельзя их сравнивать, понимаешь! Никак нельзя! Муравьи – это муравьи. А ГЭС – это ГЭС!