Мой хозяин. Я не твоя собственность
Шрифт:
– Вперёд, – коротко скомандовал он и подтолкнул к лестнице.
Я пошла. Потому что понимала – лучше не спорить. Он – машина для исполнения приказов своего хозяина, а хозяин у нас отныне, очевидно, один и тот же. Обернулась напоследок и наткнулась на взгляд одного из тех мужчин, что привезли меня сюда. Всё то же безразличие… Им всем безразлично, что со мной будет. Всем! Каждому! Мне вдруг захотелось закричать. Несправедливость этого нахлынула, окатила с головы до ног. Почему кому-то всё: любящая семья, отдых на дорогих курортах, внимание, забота, а мне… Мне – клеймо в виде четырёхлистника на запястье. Ни дома, ни фамилии.
Споткнувшись о первую ступень лестницы, я всхлипнула. Охранник придержал меня и внезапно накинул на плечи так и болтающееся в районе запястий платье. Но подумать об этом я не успела – почувствовала новый тычок в спину.
Комната, куда меня привели, была выполнена в серых тонах. Тёмно-серый, цвет мокрого асфальта, графит… Только картина, висящая на стене, была в другой цветовой гамме и чуть оживляла комнату. Вслед за нами вошла женщина, как две капли воды похожая на тех, что помогали нам в приюте. Не внешне, нет. Выражением лица и безучастным взглядом.
Порой мне хотелось спросить, что они чувствуют? И чувствуют ли вообще что-нибудь? Сострадают ли нам, жалеют ли? Или, может быть, в тайне испытывают удовлетворение, что кому-то ещё хуже, чем им? Что они, по крайней мере, свободны, а я и такие, как я – нет? Но спрашивать я не стала. Охранник ушёл, предварительно развязав руки, а горничная открыла передо мной дверь. Надо же, какие удобства! Личная ванная…
Несмотря на по-прежнему терзавший меня страх и дрожащие губы, я не удержалась от сарказма:
– Меня только что вымыли. Думаю, испачкаться я ещё не успела.
– Господин Вандор не терпит запаха сладких духов, – отрапортовала горничная и посмотрела на меня с ожиданием.
Господин Вандор… Я едва не зашлась истерическим смехом. Понимаю, что виной всему – моё состояние. Смеяться, конечно же, было не над чем, но я пережила слишком сильное потрясение, чтобы отдавать отчёт своим эмоциям. Последние месяцы для меня стали вообще одним сплошным потрясением.
Смерив горничную взглядом, я зашла в ванную. Осмотрелась. Обстановка, как и всё в доме, была дорогой. Чёрная раковина и чёрный унитаз, чёрная округлая ванная, похожая на чашу. Я бы предпочла душевую кабинку, но выбирать не приходилось.
Потёрла ноющие запястья. Руки затекли и болели, на коже остались розоватые следы от ленты. Непроизвольно посмотрела на левое запястье. Вот он – четырёхлистник, выделяющийся на коже аккуратным шрамом. Нам всегда говорили, что четырёхлистник приносит удачу, именно поэтому его и выбрали в качестве отличительного знака для детей, оставшихся без семьи. Нам вообще много чего говорили. Говорили… Но мы то прекрасно знали, что четырёхлистник – символ неудачников. Символ тех, у кого ничего нет, тех, кому не к кому идти.
– Могу я помочь Вам раздеться? – учтиво до зубовного скрежета осведомилась горничная.
Я мотнула головой. Не хватало ещё, чтобы она меня раздевала! Да и было бы что с меня снимать! Повесив платье на крючок для одежды, я подошла к ванной и включила воду. Обернулась на стоящую неподалёку горничную. Смущения я не чувствовала, но и приятного в том, что чужая тётка следит за мной, абсолютно голой, ничего не было.
– Ваша помощь мне не нужна, – чётко проговорила я, наградив её колючим взглядом, но она не отреагировала.
Они никогда не реагировали. Ни там, в питомнике, ни в детском доме. Потому что я – их работа, и плевать им на мои желания.
Через час я осталась одна. До меня даже не сразу дошло, что я одна. Одна! Вначале подумала, что горничная вот-вот вернётся, но прошла минута, другая, десять, а её всё не было. Волосы мои, как и раньше были распущены и свободно спадали на спину, место платья занял короткий белый шёлковый халат с двумя украшенными вышивкой карманами по бокам. Я посмотрела на себя в зеркало. Зачем я такая?! Зачем, если от этой красоты одни несчастья?! И где мой Матвей? Мой милый добрый Матвей? Как же я скучала по нему… Только теперь я стала понимать: в его умении приободрить, поддержать, в наших простых прогулках. Прежде я ценила это, но как-то… Отведя взгляд от зеркала, снова осмотрела комнату, на этот раз куда пристальнее.
Посередине у стены – большая двуспальная кровать, в углу – узкий шкаф с другого края – столик с зеркалом и высокий стул возле него. А ещё – окно, запечатанное снаружи решёткой. Я – пленница. Птица в клетке. Канарейка, петь которой суждено лишь по воле хозяина. По очереди я осмотрела каждый ящик – пусто. Ни бумажки, ни пылинки. Подошла к шкафу – то же самое. И к чему тогда мебель, если она – всего лишь декорация к вовсе не принадлежащей мне жизни? Куда честнее было бы оставить тут одну постель. Ведь для этого я ему? Для этого… Для чего же ещё? Таких, как я, покупают только с одной целью. Вопрос лишь в том, в какие руки нам повезёт или не повезёт попасть…
Проснулась я от какого-то шороха. Подсознание сработало быстрее, чем я успела открыть глаза – каждый нерв во мне напрягся, я буквально кожей чувствовала чужое присутствие. В комнате и правда был Вандор. Стоял у изножья кровати и смотрел на меня в упор. Взгляд его, как и там, внизу, обдавал холодом, глаза были непроницаемо-ледяными. Я поёжилась. Паника, удушающая, дикая, первобытная, подкатила к горлу комком страха и слёз. В предыдущую ночь я не сомкнула глаз, а теперь, видимо, уснула… Как я могла уснуть?!
– Ну-ка давай на тебя посмотрим, как следует, – с долей ехидства проговорил Вандор и потянулся к моей лодыжке.
– Не надо, – выдавила я, но он и не подумал меня послушать.
Схватил и резко дёрнул на себя. Стремглав потянул поясок халата. Я зашлась в истерике и сделала единственное, что могла – полоснула его по плечу. Он выругался. Пальцы мои разжались, и на постель упал маленький осколок. Что-то керамическое. Видимо, когда-то это была ваза или декоративная тарелка…
Вандор зажал руку второй ладонью и устремил на меня взгляд. Боже… Если прежде мне было страшно, то теперь я оледенела от ужаса. Что я натворила?! Он же…