Мой истинный враг
Шрифт:
Сейчас
Самая сложная задача – не забывать дышать. Эстер напоминает ему об этом, пихая локтем в бок каждые три секунды. После каждого толчка боль заставляет его сделать вдох. Так он и дышит минуту за минутой.
Эстер присаживается на пол рядом с Мэттом и тихо спрашивает у Филипа:
– Ты не думаешь, что он как-то слишком спокоен?
Мэтт видит кроссовки и краешек джинсов брата, когда он становится напротив.
– Не стоит беспокоиться об этом, – говорит он, похлопав Мэтта по макушке. – Он всего лишь вколол
Он звучит довольно оптимистично, учитывая все, что происходит, но Филип всегда хорошо умел скрывать эмоции. Особенно сейчас, когда Эстер боится, а Мэтт вообще вне зоны досягаемости. Позже Мэтт обязательно восхитится ее умением контролировать ситуацию.
Эстер и Филип начинают шепотом о чем-то спорить. Мэтт облизывает пересохшие губы и медленно встает с пола, опираясь о стену ладонью. Его шатает. Аконит действительно не стоило колоть, но у него все органы отказали, когда ему не позволили приблизиться к Ребекке. Доктор Хэнк закрылся с ней в ее спальне и попросил не мешать. Он успел лишь увидеть мокрый от пота лоб и выступающие вены на шее, а потом Ребекку увели.
Мэтт откидывает голову, легонько ударяясь о стену затылком. Он видит Эмму – та сидит на краешке дивана, низко опустив голову. Она бледная и перепуганная, руки, сжимающие ингалятор, мелко дрожат, а куртка вся в грязи. Перед ней стоит чашка с чаем – он уже остыл, но все еще не тронут.
– Ты была там? – спрашивает Мэтт, постепенно возвращаясь в создание. Эмма поднимает глаза, задерживая на нем слегка расфокусированный коричневый взгляд.
Она кивает.
Мэтт делает вдох, перебарывая подкожную боль. Она струится по его венам аконитовым ядом, и в другой раз Мэтт бы вспорол себе кожу, чтобы прекратить это, но сейчас боль помогает ему держаться. И он хватается за нее, как за соломинку. Потому что надо.
– И?
– Она кричала.
– А сейчас?
– Доктор дал ей твою футболку, и она кричит меньше.
Меньше. Но все равно кричит.
Должно быть, это к лучшему – то, что доктор каким-то образом перекрыл для оборотней все звуки из спальни. Мэтт бы сошел с ума, если бы слышал ее крики и не имел возможности приблизиться.
Он снова закрывает глаза.
Если не считать пронзительной боли, которая прошивает весь организм насквозь, он чувствует себя в физическом плане нормально. Это еще одна странность сегодняшней ночи – это первое полнолуние, которое не оказывает на него совершенно никакого влияния, не то что на Ребекку…
На Ребекку.
Почему-то все это не кажется ему совпадением.
Док выходит лишь спустя час. Он весь мокрый и тяжело дышит. Мэтт широким шагом поднимается по лестнице, на которой он стоит, огибает его, подлетая к заветной двери. Но та наглухо заперта, даже щелочки не оставлено.
Мэтт издает тихий недовольный рык – это единственное волчье, что у него сейчас получается.
Хэнка, кажется, это совершенно не впечатляет. Он ждет, пока Мэтт выдохнет и перестанет смотреть на него,
– Прежде, чем я отдам ее тебе, – говорит он… Мэтт проглатывает рвущуюся наружу колкость.
– Что?
– Я должен предупредить – она нестабильна, и сейчас только от тебя зависит, как скоро она придет в себя, – Мэтт кивает и снова оборачивается к двери. – Мэттью, – Хэнк подходит и кладет ладонь ему на плечо, крепко сжимая.
В эту секунду до него вдруг доходит – его колотит, как щенка. Крупная дрожь облепила его с головы до ног, он едва сдерживается, чтобы не начать трястись – очередной признак заражения крови? Блин, он в таком дерьме.
– Я все понял.
– Я… попытаюсь объяснить все после. Но сейчас подпусти ее к себе так близко, как только сможешь. Ей нужно столько твоего запаха, сколько ты сможешь дать.
Мэтт кивает (у него скоро голова отвалится столько кивать) – он больше не хочет тратить время на слова, ему нужно увидеть Ребекку – бледную, охрипшую от криков, болезненно-худую, измученную, слабую – даже такую. Любую. Главное – живую. Просто нужно увидеть.
Док зовет Эмму, и они вместе входят в комнату.
Мэтт кладет ладонь себе на грудь, пытаясь успокоить бешено стучащее сердце. Было бы легче, если бы он чувствовал Ребекку. Потому что до этого полнолуния, до этой кошмарной ночи он хоть и слабо, но ощущал ее настроение, ее дыхание, ее эмоции. Издалека и на расстоянии. Он так привык к этому чувству, что сейчас ему страшно не ощущать Ребекку.
Проходит минута, и дверь открывается снова.
Глава 15
Ребекке кажется, что она умирает.
Она не узнает голосов вокруг, она не чувствует прохлады чужих пальцев. Она знает, что человек, разговаривающий с ней – не волк, и это ее успокаивает, но не настолько, чтобы адская боль прошла. Даже укол, который ей ставят, не помогает. Она будто сгорает изнутри.
Чувствовали ли вы хоть раз, как ваши внутренности обливают бензином и поджигают без анестезии? Ей кажется, что еще минута, и она выплюнет свою печень на пол.
– Ребекка, – говорит голос. Он знакомый, но это не кто-то из Сэлмонов и не Эмма. – Сейчас мы переведем тебя в спальню Мэтта. Станет легче.
Где-то внутри ее головы обнаруживается место для сознательной мысли – Мэтт. Волк, который виноват. Но эта мысль сейчас сырая, она плохо чувствует ее из-за боли, хотя упрямство дает о себе знать даже в таком критическом состоянии.
Ребекка говорит «нет, только не туда», а сама прижимает к лицу чужую футболку, и от запаха, растекающегося по легким, внутри все каменеет. Это как обезболивающее, которое помогает лишь минуту, а потом его нужно больше, и больше, и больше. Она делает глоток запаха Мэтта и выдыхает, чувствуя облегчение. А потом проходит минута, и ей мало, ей нужно снова, боль опять проникает в нее и проламывает себе дорогу к сердцу.