Мой истинный враг
Шрифт:
Они стоят так, наверное, минуту. Мэтт считает собственные выдохи, проглатывая их. Все силы уходят на то, чтобы сдержать в глотке тупой, ничтожный скулеж. Он так жалок. Он так зависим. У него ломка, и его тело сейчас, как пружина, малейшее неправильное движение, и он подлетит в воздух.
– Боже, – шепчет он, когда Ребекка наконец подается вперед и обхватывает его за плечи так, что ее ладони оказываются у него на лопатках. Лишь бы вытерпеть, лишь бы не умереть прямо на этом месте.
Мэтт проглатывает стон удовольствия и делает крошечный
Он слышит хрипы внутри себя.
Дай.
Дай, дай, дай мне.
Дай.
ДАЙМНЕДАЙМНЕ.
ДАЙ МНЕ ЕЕ, ОНА МОЯ.
Он открывает рот и выдыхает весь воздух из легких, а потом прижимает Ребекку к себе, крепко обняв за талию. И это… Это так…
Его колотит. Трясет так, как будто он только что выполз из морозилки. Оборотни не мерзнут, но, черт, теперь Мэтт понимает, как это. Крупные мурашки по телу и невозможность пошевелиться.
Вполне вероятно, что он теряет сознание и вновь возвращает его себе несколько раз, пока они стоят, обнявшись. Ребекка близко, как и ее запах, и Мэтт, наконец, может втягивать его носом – осторожно, чтобы не спугнуть – и пропитываться им. Бекка пахнет только что съеденными орешками, немного дымом и сладковатымы духами. Ее толстовка мягкая, Мэтт кладет подбородок на ее плечо (хочется уткнуться носом в шею, но за такую вольность ему безусловно врежут по яйцам), тихонько трется кожей о мягкую ткань и очень сожалеет, что сам надел кожаную куртку. Ладони Ребекки прожигают и сквозь нее, но если бы она была в футболке…
Где-то в десяти метрах от них проезжают машины, в ста метрах – гуляют полупьяные подростки, в тысяче – семейная пара укладывает спать своих детей. Никто и не представляет, что прямо сейчас на пустой парковке Мэтт дрожит, обнимая девушку с вздернутым носом и самыми красивыми глазами на свете. И сходит с ума.
– Спасибо, – голос, как будто из-под земли.
Он понимает, что нужно отпустить Ребекку, когда та разжимает ладони. Шаг назад дается с таким трудом, что он боится оступиться и просто упасть.
Ребекка кивает и трет шею, скрывая румянец неловкости и смущения. Она так красива, что Мэтт вообще не дышит, только смотрит на нее, прекрасно понимая, что выдает всего себя ей сейчас, как на ладони.
Глава 12
Ночь никак не хочет наступать. Он лежит и смотрит в потолок, кажется, целую вечность, но, когда поворачивает голову, понимает, что стрелки часов вообще не двигаются с места. Как будто одно его моргание – это тысяча мыслей, каждая из которых о Ребекке.
О том, как она язвит, разговаривая с ним, но сама того не замечая, неосознанно тянется к нему, как к своему зверю – с интересом, скрытым за отвращением и ненавистью, за показушным ядом, вытекающим из ее рта вместе с обидными или насмешливыми словами. Мэтту противно то, что он довольствуется этим. Девчонкой, которая смеется над ним, плюется в него своими издевками и вьет из него веревки,
Но то, как она обнимала его, тепло дыша рядом с шеей. Как ее горячие ладони гладили его плечи… И это «спасибо, что не стал подслушивать»…
Мэтт садится, чувствуя, как мысль, словно клюв гигантской птицы, простукивает его висок.
«Спасибо за то, что не стал подслушивать».
Он пытается вспомнить, как выглядит подслушивающий оборотень.
Есть ли какая-то принципиальная разница, или Ребекка просто сделала этот вывод, опираясь на интуицию?
У него в голове что-то срабатывает. Это как инстинкт самосохранения или мигающая под закрытыми веками лампочка: Мэтт, тебя обманывают. Он отматывает время назад…
«Что у тебя с Мартином Кэмпбелом?».
«Спасибо за то, что не стал подслушивать».
Он вскакивает с кровати и выбегает из комнаты, спускаясь по ступенькам в одной только майке и домашних штанах. Он почти сшибает Ребекку с ног, но впервые ему плевать на это. Ему нужны ответы.
– Тебя какая муха укусила?! – кричит его в спину девушка. Мэтт чувствует, что она идет следом, и так даже лучше, пожалуй, потому что, если его опасения подтвердятся, то ей придется отвечать. – Мэтт?
Ее машина стоит у входа.
Мэтт удивляется сам себе, когда у него выходит не вырвать дверцу, а лишь сломать замок одним коротким рывком.
Ребекка верещит:
– Долбанулся?!! – и впивается в ткань на его спине, пытаясь оттащить оборотня от своей машины. Мэтт словно вообще ничего не чувствует. Как будто все эмоции, все жрущие его душу чувства мгновенно поставили на паузу, оставив только возможность связно мыслить. Это как глоток воздуха и давление колючей проволоки на горло – два чувства одновременно.
Он находит их под сидением.
Когда Ребекка пару раз прикладывает ему по спине ладонью, Мэтт извлекает наружу большую спортивную сумку и рывком расстегивает ее, вытряхивая содержимое на землю. Под ноги Ребекке падают пропитанные аконитом ножи, лук и стрелы, несколько пистолетов, к которым Мэтт даже прикоснуться не сможет, а еще что-то наподобие самодельных гранат…
Она смотрит на все это полными ужаса глазами, а потом поднимает на Мэтта ненавидящий взгляд, и он понимает, что все, чего ему хочется сейчас – расхохотаться.
Что он и делает.
У него щиплет глаза от боли, но он смеется, стискивая пальцами один из клинков. Он пропитан аконитом, кожа под холодной сталью плавится, он чувствует ее противный запах – как будто подпалили любимую кожаную куртку.
– Ты не спишь с ним. Господи, ну и дурак же я. Ты не спишь с Мартином.
А еще она, судя по всему, умеет контролировать сердцебиение, когда врет.
Гениальная маленькая паршивка, разрушившая его жизнь.
Ребекка дышит полной грудью и молча смотрит на зажатый в его пальцах клинок.