Мой мир
Шрифт:
Несмотря на естественные в такой ситуации сомнения, я был рад уже тому, что наконец-то поставлен диагноз и можно начать лечение. Даже если операция не гарантирует полного успеха, любая попытка вылечить дочь — это большой шаг вперед. Мы и так потеряли целый год с врачами, которые только качали головами и наблюдали, как ей становилось все хуже и хуже. Конечно, я боялся операции, но из-за этой болезни переживала вся семья, а жизнь дочери была испорчена.
Теперь я не мог думать ни о чем, кроме болезни Джулианы и предстоящей ей операции. Глядя на Джулиану, нельзя было и подумать, что она серьезно больна. Но чтобы наступило улучшение,
Мы приехали к нему. Джулиане сделали повторный анализ, чтобы точно определить окончательный диагноз. Это было то самое исследование, о котором доктор Лазер сказал, что в нем нет необходимости. Мы все же решили его провести, и это наше решение оказалось большой ошибкой: почему-то у Джулианы была плохая реакция на него — у нее был шок. Даже когда она пришла в себя, нам не стало легче. Честно говоря, я был в ужасе: это исследование, на которое она так прореагировала, напомнило мне о серьезности ее болезни и о том, как уязвима моя дочь.
Когда наконец ее положили на операцию, я был сам не свой. Только немногие из наших друзей знали о том, что у нас происходит. Но другие знакомые тоже узнали и были очень внимательны: звонили, присылали записки, цветы. Во время операции прилетел Пласидо Доминго и сидел вместе со мной в Пресвитерианском госпитале. Как и для меня, для него всего дороже на свете семья, и он хорошо понимал, что я чувствовал.
Операция прошла успешно. Врачи были уверены, что Джулиана полностью поправится. Через несколько дней они смогли провести обследование, чтобы проверить, не осталось ли каких-нибудь признаков болезни. Их не нашли. Нужно было еще какое-то время принимать лекарство, а так моя дочь была совершенно здорова.
Вы не можете себе вообразить, как я был счастлив, какое облегчение все мы испытывали.
Сейчас Джулиана — счастливая, здоровая молодая женщина. Она окончила курсы физиотерапии, готовится быть преподавателем физического воспитания — как и я в свое время. Она не любит говорить о прежней болезни, предпочитая о ней забыть. Я же никогда не забуду, что какое-то время мне казалось, что дочь погибает, а мы ничего не можем сделать для ее спасения. Это самое ужасное чувство, которое испытывает отец. Уверен, нет ничего хуже этого.
Никогда мне не забыть того, что сделал для нас Эрни Розенбаум. Из всех врачей, к которым мы обращались, он первый распознал симптомы болезни. Этот случай научил меня высоко ценить достижения американской медицины по сравнению с медициной моей родины или Европы вообще, где ни у кого не было ни малейшего представления об этом заболевании.
И до болезни дочери меня интересовали проблемы здоровья и медицины. (Некоторые считают, что здоровье — мой «пунктик».) Сколько себя помню, я всегда читал статьи о новых методах лечения, о новых лекарствах, прочел немало книг по медицине. Эрнест подтрунивает надо мной, и однажды, когда я был в Сан-Франциско, он попросил своих друзей из Калифорнийского университета изготовить самодельный диплом, который они подписали и вручили мне: я получил титул «почетного доктора медицины». Конечно, все это был розыгрыш, и месяца через два я сообщил Эрни, что у меня неприятности:
Большим ударом для меня стала в 1994 году смерть моего дорогого друга детства Эмилио Кохи. Он был удивительным человеком. Мы дружили много лет. Мальчишками вместе играли в футбол и увлекались музыкой. Большое место в жизни Эмилио занимал хор Россини в Модене — группа любителей пения, выступавшая в концертах. Это замечательный хор — он как бы символизирует вечную любовь итальянцев к традиционному пению. Когда у меня выдавалось время, я пел вместе с ними. Эмилио был одним из самых активных хористов.
По профессии Эмилио был парикмахером. Если бы было можно, я никому, кроме него, не позволил бы касаться своих волос. Но Эмилио больше чем просто парикмахер — он был моим близким другом. Он был центром жизни Модены. Адуа называла его Фигаро из Модены. В городе его интересовала жизнь каждой семьи, и он всегда знал, что где происходит. У него были сотни друзей, и все его любили. Он был из тех людей, которые мне нравятся, — всегда живой и жизнерадостный. Как и Тибор, он был еще одна пэпэ — «положительная персона».
Когда у него обнаружили рак, он оставался веселым — даже когда каждому стало ясно (уверен, что и ему тоже), что он долго не протянет. Некоторые мои чувства сродни эгоизму. Я не мог смириться с мыслью, что мой старый друг умирает, и все время думал о нем. Он был частью моей юности, важным звеном, связывающим меня с обычной, неоперной, частной жизнью.
Всякий раз, возвращаясь в Модену с гастролей за границей, я обязательно заскакивал в его парикмахерскую, чтобы поздороваться и узнать новости. Если в мое отсутствие случалось что-то интересное, Эмилио обязательно знал об этом. Я же после выступлений в Пекине или аудиенции у английской королевы заходил к Эмилио в парикмахерскую или домой и опять чувствовал себя обыкновенным человеком. Мне очень плохо без него, и я сочувствую его жене и семье, всем, кто любил Эмилио.
В последний год его жизни, даже беспокоясь о состоянии его здоровья, я взял за правило не звонить ему чаще обычного, как делал всегда, когда уезжал из Модены: мне не хотелось, чтобы он догадался, что мне все известно. Ему не было и шестидесяти лет, и для всех, кто его знал, это был жестокий удар. Нам его будет очень не хватать.
Не успели мы, оправиться от страхов, связанных с операцией Джулианы, как предстояла операция моей матери. Она долгое время страдала от артрита, и в конце концов ей стало так плохо, что она решилась оперировать колено. Осмотрев ее, врачи решили, что самое лучшее — оперировать сразу оба колена, что не так просто для пожилой женщины. Это было новым переживанием для меня: еще одна операция в нашей семье. Может быть, другие относятся к операциям иначе, но меня они ужасают.
Как и в случае с Джулианой, операция у мамы прошла успешно. После курса специальных процедур она уже ходит. Джулиана использовала свое знание физиотерапии и много занималась с бабушкой. В первые месяцы после операции на прогулках ей всегда помогал мой отец Фернандо. Мама ходит с палочкой, и уже хорошо, к ней вернулись ее юмор и жизнерадостность. Она, конечно, не такая подвижная, как отец, хотя он и старше ее. Маму ужасно раздражает возраст, но еще больше она негодует из-за того, что ее восьмидесятидвухлетний муж не желает стареть.