Мой настоящий отец
Шрифт:
Я не удивился. Мы и без того прекрасно знали, что из любви к нам ты готов на все. Расскажи мы тебе про рак, ты бы, конечно, из окна не выбросился, но постарался бы ускорить ход событий, и добился бы своего, в этом я не сомневаюсь. Сила духа, увы, работает в обоих направлениях.
Итак, «официально» мы боролись с тяжелой анемией, вызванной колитом. Дефицит железа лишал тебя сил, а побочные эффекты медленно убивали. Ты всю жизнь терпел боль, но со слабостью столкнулся впервые. Друзьям ты жаловался: в голове пусто, и у нас сердце кровью обливалось. Ты догадывался, что больше не сможешь ее заполнить простым усилием воли.
Тебе
Я говорил, что надо водить маленькой голубой коробочкой в районе кишечника, печени и легких «чтобы чакры открылись», и ты послушно будоражил свои потоки энергии, лишь бы не расстраивать нас. Наша любовь и забота придавали тебе силы, которых хватало, чтобы поддерживать разговор и составлять обращение в апелляционный суд по делу о сервитуте проезда. А в остальном… Ты по-прежнему учтивый, хитроумныйи уверенный в себе,просто не вмешивался в ход событий.
И вот настал день, когда ты взбунтовался против голубой коробочки.
— Дидье я не хочу говорить, но это все проклятая коробка, из-за нее я стал таким хилым. Уж не знаю, из чего делают эти волны, но они меня доконают! Все, с меня хватит!
Мама, улучив момент, позвонила мне. Прошло несколько дней, дышать тебе становилось все труднее. Я примчался в Вильфранш, приготовившись все тебе рассказать. Но, когда я вошел, ты сидел в кресле, прижав маленькую голубую коробочку к солнечному сплетению и немедленно принялся ее расхваливать. Я заметил, что прибор не включен. Как быть?
Решил пойти поплавать и подумать — море часто помогает принять правильное решение. Одолев кролем километровую дистанцию, я решил играть по твоим правилам. Быть таким же учтивым, хитроумным и уверенным в себе.
Вернувшись, я застал дома спасателей. Пока я плавал и размышлял, тебе стало плохо — с тобой случился токсический шок. Тебя отвезли в больницу в Монако, откуда ты уже не вернулся.
Вот уже год, как тебя нет. Я пишу эти строки, сидя за обеденным столом, который ты вечно заваливал своими папками. Они уносят меня к морю, но не в Вильфранш, а в Ниццу, в то место, где так хорошо думается и которое я называю «Бухта Праха». Именно там я прогуливал лекции после твоего звонка в «Сей» и там же с наслаждением писал прошение об отчислении.
Этот скучный галечный пляж под стенами Оперного театра Ниццы — не так уж и хорош, зато в двадцать лет я получил от него совершенно неожиданный подарок.
В декабре, после очередного отказа от издателя и в ожидании следующего, я в одиночестве плавал кролем в ледяной воде и вдруг увидел, как с Английской набережной спускается к морю одна моя знакомая. Элен изучала современную литературу в университете, я тоже там изредка появлялся, чтобы не лишиться студенческого билета, а с ним и скидки
Элен была самой красивой девушкой на факультете, резкой, яркой, очень ответственной, но всерьез принимала лишь то, что считала смешным. Она походила на Монику Витти в «Приключении», только немного прихрамывала. Если кто-то начинал восхищаться ее внешностью, она отвечала: «Этим „сувениром“ из детства ее наградил полиомиелит.»
Элен сводила меня с ума — уж слишком была хороша, а в ответ на мою робкую попытку ее поцеловать, грубо и доходчиво объяснила, что не нуждается в моей жалости. Мне тогда это казалось гордыней, хотя, быть может, она так деликатно объясняла, что я ей не нравлюсь. Зато ей очень нравилось обсуждать со мной «писателя всей ее жизни». Я смирился, и чтобы хоть как-то проникнуть в ее мир, запоем читал романы Гари и Ажара, которого она называла «изнанкой Гари». Нередко любимая женщина не отвечает вам взаимностью и в утешение дарит подарок, с которым вы не расстаетесь уже никогда. За неделю до этой встречи Гари покончил с собой, и мы осиротели. Дважды.
В тот день, оказавшись на пляже, Элен решительно направилась в мою сторону, она прихрамывала, но со стороны могло показаться, что это из-за гальки. Я поплыл к берегу. В руках она держала банку из-под какао «Несквик». Она сняла шерстяное платье, вошла в воду в лифчике и трусиках фиолетового цвета, причем даже не вздрогнув, словно на дворе июнь, а не декабрь. Открыла передо мной банку и сказала самым что ни на есть будничным тоном:
— Эмиль Ажар.
У меня тут же разыгралось воображение. Неужели Элен прорвалась на кремацию Гари, ухитрилась стянуть полбанки праха и называет его псевдонимом любимого писателя? Можем мы теперь точно определить, что у Гари было от Ажара, или достаточно прикинуть на глаз?
— Я сожгла «Обещание на рассвете» и «Голубчика», а пепел смешала, — пояснила она.
Смешала обожаемого Гари с драгоценным Ажаром. А теперь развеет их вместе — Эмиль и Ромен будут связаны навсегда, даже если она ошибалась. Я стал свидетелем их посмертного воссоединения.
Мы высыпали пепел в море, раскрыв ему тайну Романа Кацева, который в тридцатые годы, будучи нашим ровесником, проплывал тут каждое утро по три километра, чтобы отвлечься от мыслей о неприступных девушках.
А потом Элен, к величайшему моему удивлению, прижалась ко мне всем телом и прошептала на ухо:
— В память о них.
Она стянула с меня плавки, и я испытал безумное счастье и одновременно жуткий шок: Элен почему-то не знала, что парням не слишком комфортно заниматься любовью в пятнадцатиградусной воде. Зато здесь мы были на равных — в море она не хромала.
Мы оба заболели ангиной и не виделись, а только перезванивались и договорились каждый год совершать паломничество на место литературной кремации. Я, правда, выторговал перенос годовщины на полгода — по климатическим соображениям. Так что следующий День Праха выпадал на июнь.