Мой (не)желанный малыш

Шарм Элли

Поэтому всё время до дома я провела, как на иголках. Говорят, дома и стены лечат, но, как оказалось, напрасно я на это рассчитывала. Ведь и здесь меня ждали бесконечные расспросы. Мысленно возвращаюсь к недавнему разговору с мамой.

– Как прошёл перелёт, дочка?

Тяжело вздыхаю.

– Нормально.

– Хорошо кормили?

– Приемлемо.

– Кать…

–

Ладно, мама. Спрашивай, что ты хотела на самом деле узнать. Я же вижу, что далеко не еда в самолёте тебя волнует.

Неловкая пауза, за которой следует вопрос:

– Катюш, ты хоть немного любишь Илью?

Серьёзно?

– Мам, – убираю со лба прохладную руку родительницы, которая настойчиво ищет следы температуры. – Я не верю в любовь. Все, что есть между мной и Ильёй – сделка.

– Но, Катенька! Я же вижу, ты несчастна.

– Всё в порядке…

Горько усмехаюсь. Несчастна? Возможно. Только вот когда это кого-то волновало?

Искренне не понимаю, к чему сейчас всё это? Моя судьба предрешена. Брак с Ильёй – неизбежность. К чему сейчас все эти неловкие попытки и дрожащий голос? Ведь оба родителя так хотели этого брака! Для чего сейчас это посыпание головы пеплом?

Пусть думают, что всё будет, как они хотят, а пока я должна сопровождать Илью. Договорённость между нами нельзя нарушать. Я сопровождаю его на контрактах, а он… не вмешивается в мою жизнь после свадьбы.

Этот договор между мной и Сазоновым больше похож на западню: попасть в неё было весьма легко, а вот выбраться почти невозможно. Это всё просто убивает! Плясать под дудку Сазонова – что может быть хуже? Но ради малыша я пойду на всё. Ради независимости.

Раньше я думала, что все решают деньги, но теперь я мудрее. Всё решает власть. Нет независимости, не будет и денег! Обязательства вертят этим проклятым миром куда продуктивнее, чем деньги. Всё, что мне надо, так это немного потерпеть. Скоро я стану полноправной хозяйкой ранчо! И тогда всё изменится.

…громкий грохот заставляет выронить из рук шифоновую блузу на кровать. Мгновенно забываю обо всём, прислушиваясь к шуму.

– Борис! Не уходи от ответа!

– Я уже всё сказал.

Брови удивлённо ползут вверх. Какая муха укусила родителей? Хорошо, что в выходные обслуживающий персонал приходит только после обеда, иначе пришлось бы краснеть. Даже не помню, когда они в последний раз так громко ругались.

Дверь, ведущая в мою комнату, слегка приоткрыта. Она совсем не заглушает назревающую грозу между родителями. Подхожу ближе, чтобы прикрыть её, но следующие слова матери заставляют замереть на месте.

– Мы не можем решать за Катю! Я думала, так будет лучше, что МЫ знаем, как лучше, но наша девочка страдает.

– Пф, страдает! – в голосе отца нет ничего, кроме сарказма. – Она не знает, что такое страдать. Она выросла в максимальной роскоши. Это ВСЕ дал ей я! Моё имя. Моё положение!

Выйдя из комнаты, выглядываю осторожно с лестницы. Не дай Бог, заметят!

Оттуда, где я стою, неплохой обзор на происходящее.

– Мы не

имеем права решать, кого ей любить, с кем жить… – мама, всегда элегантная и красивая, сейчас выглядит, мягко говоря, взбудоражено. Она бьёт кулачком в широкую грудь отца, будто хочет достучаться до его души… если она, конечно, у него есть. – Она не твоя заложница и даже не подчинения! Тем более, не вещь! – мама поднимает лицо, залитое слезами. – Или ты хочешь, чтобы она превратилась в такого же циничного человека, который потом будет, как мы? Такой же хозяйкой, которая распоряжается жизнью «вещей»?! Посмотри, во что мы превратились!?

– Таково бремя больших денег и имени, жена! – отец встряхивает за хрупкие плечи маму. – Она – Екатерина Зимина, дочь Бориса Зимина, одного из самых известных бизнесменов краснодарского края, моя дорогая. Да, это тяжёлый крест!

– Иногда я думаю, да пропади пропадом эти деньги! – всхлипнув, мать кладёт голову на плечо отцу. Её следующие слова настолько тихие, что еле различаю. – Эти деньги, наследства даются в наказание.

Проведя рукой по волосам матери, отец приподнимает её лицо за дрожащий подбородок.

– Чем ты занималась в Ницце? – голос отца становится подозрительно вкрадчивым. – Опять, что ли, с какими-то коучами связалась?

– Ни с кем я не связалась, – неожиданно сухо обрывает мама, а затем будто плотину срывает. – Я вижу, что моя девочка погибает! ПОГИБАЕТ, Борис! Да она как тень ходит по дому. Хоть раз посмотрит на неё, посмотри по-настоящему, а не сквозь!

Родительница заламывает пальцы, на её лице следы отчаянья.

Прижимаю ладонь ко рту, чтобы сдержать рвущееся с губ тяжело дыхание. Никогда не думала, что она так может за меня заступаться! Бешеные удары сердца отдают в рёбра…

– А я смотрю! – не соглашается отец, отвечая на нападки матери. – Смотрю в её будущее! Я не для того проклятое ранчо тянул, чтобы оно досталось непонятно кому. Моя задача, как отца, сделать всё для того, чтобы моя единственная дочь жила безбедно и была подстрахована от всяких… всякой нечисти!

– Нет! Нет, всё не то…

Маму так трясёт, что даже страшно становится! Я и не догадывалась, что в ней могут быть заключены такие эмоции! Всегда сдержанная, даже холодная… Неужели она всё это время переживала за меня?!

– Света! Что за истерика? Приди в себя!

Мне кажется, или в голосе отца и правда звучит беспокойство? Он отводит от её изящного с высокими скулами лица светлые пряди волос. Вглядывается в неожиданно ставшие мятежными глаза.

– Не знаю, что ты там себе вбила в голову? Должна же быть какая-то причина твоего сумасшествия?

– Это не сумасшествие, – в голосе матери слезы звенят. Губы, подкрашенные помадой, дрожат. – Моя дочь – это и есть причина. Пока ты воевал за место под солнцем, я старалась воспитывать ребёнка. Я сама училась, росла и менялась. Да, я… я совершила много ошибок и сейчас пожинаю их плоды. Мне понадобилось много времени, чтобы понять: детей надо учить тому, как думать, а ни в коем случае, не тому, что именно думать. Вспомни, как она расцвела, когда работала у Дицони? Когда она всё решала сама. И какой она вернулась?! Не обрывай ей крылья, Борис. ПРОШУ! Ты не даёшь ей идти своей дорогой! Иначе мы её потеряем! Борис, она вычеркнет нас из жизни, понимаешь?!