Мой ненастоящий
Шрифт:
Он ждал от меня каких-то других слов. Не этих.
Мой долгий, невыносимый день заканчивается там же, где он и начался. В месте, из которого я так хотела сбежать. И оказавшись в котором сейчас, к своему стыду, испытываю облегчение.
Здесь безопасно. Условно, конечно. Но хотя бы как-то.
Ветров сгружает меня на кровать в моей комнате будто хрупкую антикварную фиговину. Да-да, сгружает, и из квартиры Ланы, и из своей машины он вытаскивал меня на руках…
А я… Всего лишь
Господи, какая же стыдобища.
Это был легкий приступ головокружения. А он… Шагу мне не дает ступить своими ногами. И вот сейчас снимает с моих ног кроссовки. Будто у меня черепно-мозговая, не меньше.
Я сама себе напоминаю напряженную, ожидающую очередного удара собачонку, когда затравленно гляжу на него.
— Вот так и сиди, Цветочек, — в тоне Ветрова предельная усталость, причудливо смешавшаяся с раздражением, — и не вздумай дергаться. Отвезу в клинику, там тебя снотворным быстро успокоят.
— В психиатрическую? — вырывается у меня. С него станется… Отправить меня туда, лишить дееспособности…
— В психиатрии не лечат сотрясения, — Владислав Каримович вглядывается в мое лицо, — да и гематомы там не сводят. Так что нечего нам туда болтаться. Все. Сидеть. Не прыгать. Можешь лечь.
Даже не знаю, что меня пугает больше — Ветров в боевом режиме, дикий и смертоносный, как разогнавшийся носорог, или вот этот странный, непонятный, демонстративно лояльный мужчина.
Все не может быть просто. Я нарушила его правила. Я сбежала в очередной раз. И как бы я там ни плела полиции про введение в заблуждение, про то, что я глупая и наивная, вообще не ожидавшая, что от меня чего-то там захотят — я действительно сбежала по своей воле.
Интересно, какую гадость выпишет мне Ветров в наказание?
В груди надсадно пульсирует боль. Ненависть к себе от собственной доверчивости. Презрение — из-за бесконечного бессилия.
Отчаянно хочется ударить хоть кого-то, ощутить хоть капельку внутренней силы, заглушить терпким вкусом чужой горячей крови это тупое нытье. Ветров не подходит, слишком сильный этот враг. А больше никого рядом нету…
В глазах жжет…
Я уже не знаю кому доверять. И куда бежать — не знаю.
Свободы нет, спокойствия нет, мечты и цели изорваны и скомканы бесцеремонной рукой.
Ветров возвращается неожиданно быстро. Приземляется рядом со мной, заставляет повернуться к нему пострадавшей стороной лица. Обрабатывает синяк какой-то прохладной пахучей мазью, от которой у меня немеет кожа.
А может, это от его пальцев? Они, кажется, ядом пропитаны насквозь. Иначе почему от их прикосновений мне так дурно, что аж в голове шумит?
— Не стоит беспокойства, — бесцветно роняю я, — на мне все быстро заживает.
— Лучше пусть долго заживает на ком-нибудь другом, — его ответ звучит сухо, как будто блокирующий мой выпад клинок. — Еще есть синяки?
Есть. На спине. Но о них я ни за что не скажу!
А ему и не надо.
— Раздевайся! — и заметив, как я вздрагиваю, будто получила очередную оплеуху, Ветров выписывает мне пояснение: — Показывай. Я видел, что в машине ты не опиралась на спину.
Пояснения? Мне? Какая честь! Что это на вас нашло, Владислав Каримович?
Я медлю с выполнением этого приказа, и Ветров хмурится.
— Мне тебе помочь?
За моей спиной будто полыхает зарево. Отступать некуда. Это уже почти угроза.
Собственное бессилие надоело мне до тошноты.
Вот только — ничего я не сделаю, если он захочет. У нас разные весовые категории, я даже Городецкому отпор дать не могла, а Ветров знатно пообшибал им мебель в той квартирке у Ланы.
Я поворачиваюсь к Владиславу Каримовичу спиной, немеющими пальцами расстегивая блузку. Жакет, во внутреннем кармане которого все еще лежит заявление из ЗАГСа, кладу подальше от Ветрова.
— Кому-то понадобится запасная жизнь, — хрипло шепчет Владислав Каримович, осторожно обводя пальцами синяки на моей спине. Их немного. Но я даже представлять не хочу, как они выглядят. Швыряя меня в шкаф, Юрочка совершенно не церемонился.
Секунды начинают становиться бесконечными.
От быстрых прикосновений мужских пальцев, от обжигающего дыхания на моей коже у меня перед глазами плывут черные круги.
Я боюсь. Каждую секунду боюсь, что баночка с мазью полетит на кровать. А после и я на ней окажусь. Придавленная тяжелым телом.
Он ведь хочет, я знаю. Помню как сейчас тот раскаленный и душный эпизод в его кабинете. И неспроста он так отметелил Городецкого, в каждом эпизоде той драки, в каждом ударе сквозила такая неприкрытая ярость, граничащая с бешенством…
Ветров терпеть не может упускать желаемого. И вот она я — пожалуйста, бери, внятного сопротивления ты не встретишь…
А потом…
Все заканчивается.
— Врач приедет утром. Ложись спать, Цветочек. Тебе нужно отдохнуть.
Разворачиваясь обратно, стягивая полы блузки на груди, я вижу только спину Владислава Каримовича и дверь, что за ней закрывается.
И…
Это все?
27. Маргаритка
Новое утро встречает меня ломотой в ребрах и опухшей левой стороной лица. Что называется — проснись и пойми, что ты все еще жива. Мертвым не может быть так больно. Хотя…
Это не боль на самом деле. Болька. Настоящую боль я помню. После неё так жизни не радуешься.
Просыпаюсь я от стука. Такого нерешительного, ненавязчивого, что я сразу понимаю — на смену у домработниц заступила Маша. Казалось бы, мелочь, а дышать становится как-то полегче.