Мой одесский язык
Шрифт:
Директор маминой школы был крепким мужиком, родом из Балты. Он говорил: «Заблуждающиеся собаки», путая заблуждающихся с заблудившимися. И: «Это только либретто к моему выступлению!» – потому что не знал отличия увертюры от либретто. Крестьянин. С большой буквы. Рояль для него в холод был бы поленом, а раритетная книга – возможностью сунуть в голодающий рядом близкий рот ложку супа. Когда его зарубили, я никуда не пошла. Даже на похороны. Я поехала на пляж Девятой Фонтана и выжрала в гордом одиночестве бутылку водки. Кажется, это был третий курс. Или четвёртый, не помню. У меня плохо с датами, я не хранитель колумбария,
Когда я выросла, то ещё раз попыталась беспристрастно взглянуть на то, что у мужа маминой подруги была жена, сын от жены, первая жена, сын от первой жены. А у директора маминой школы – жена, сын от жены, любовница, сын от любовницы. И значит, они не могли любить только меня. Попыталась, покрутила эти факты так и сяк и поняла – могли. Видимо, есть такие мужчины, которые могут любить только тебя – и ты потом любишь весь мир и не стесняешься, в отличие от хороших девочек, есть мороженое с лысыми и ходить на море с калеками. И чистый, незамутнённый, первобытный инстинкт «Любименя!» – есть в каждом. В каждом! И не надо с ним бороться «этиками» и «моралями». Надо просто сказать в ответ: «Я люблю только тебя!»
Это не ложь. Это – секрет неисчерпаемости…
Шестнадцатая
– Через Пролетарский, Аркадию и Фонтан – на Шестнадцатую!
– Не вопрос! – говорит таксист.
– Ты же обещала показать мне Французский бульвар! – возмущается издатель.
– Это он, – опережает меня таксист. – Только всё равно ничего не увидите. Ночь. Зато услышите. Слушайте внимательно!
– Трррррр… – мягко говорит бульвар.
– Это итальянцы клали, – комментирует таксист.
– БРРРРРР!!! – матерно грохочет бульвар.
– А это наши ложили.
– Тррррр… – снова мягко стелит бульвар.
– О! Слышите? Снова итальянцы.
– А какая разница? – спрашивает издатель.
– Вы что, жопой не чуете? – обижается таксист.
– Чую… Я хотел уточнить, какая разница между «клали» и «ложили»?
– Итальянцы булыжник клали, а наши – с прибором ложили! – объясняет таксист.
– А почему он французский, если итальянцы?
– Я точно знаю, почему пролетарский. Потому что булыжник – оружие пролетариата. А французский, потому что пролетариат сосал, сосёт и будет сосать, особенно когда для этой французской любви он объединяется всем миром. Работать потому что надо, а не сосать! – за что-то рассердился на нас таксист.
– Мы – интеллигенция, – примиряющим тоном говорю я.
– Интеллигенция тоже сосёт! – он непреклонен.
Все согласно вздыхают, и наша компания погружается в задумчивое молчание. Не знаю, о чём размышлял издатель. Возможно, о национальных особенностях укладки булыжника. Не знаю, о чём думала менеджер. Возможно, о том, что одесские таксисты обнаглели…
Муж обнимает меня за плечи. А я взахлёб предаюсь ностальгии. Что толку кричать в темноте: «Посмотрите! Пироговская направо. Ну, то есть улица Пирогова, да только кто так в Одессе улицы называет? Тут Гаванная вовсе не из-за Гаваны, столицы Кубы, а из-за гавани, которую, если не ошибаюсь, строили итальянцы, да только про улицу Гаванную вы здесь не услышите!.. Нет-нет, Гаванная не здесь. Здесь, вот, слева, – «Отрада»!..
Эх! Всё равно – лучшая экскурсия в прошлое совершается в тишине…
– Мечта импотента! – таксист знакомит «отдыхающих» с достопримечательностями.
– Что? Где? – вскидывается издатель.
– Монумент в честь освобождения Одессы от немецко-фашистских захватчиков. В Одессе называется «Мечта импотента» или «Градусник». Кому что, – объясняю я. – Сейчас слева будет кабак «Час пик». У трамвайных путей. Там по стенам фотографии московских знаменитостей.
– Что предлагаешь? – вскидывается компания.
– Не сейчас. Пока знаменитостью не вышла для фотографий. Через пару лет. Если простоит. «Фидель» одесситы закрыли. Никогда не прощу!
– Кинулись! – фыркает таксист. – «Фидель» года три как закрыли.
– Потому никогда и не прощу! Там студенты консерватории играли. И диванчик в углу был правильный.
– Понимаю про студентов и диванчик.
Понимающий таксист. Большая редкость в Одессе.
– Так что, прямо заедем в Аркадию? – таксист.
– Нет, прямо направо поедем на Фонтан, – я.
– А что, Аркадия прямо? – издатель.
– Не, ну я про прямо заедем или чисто так? – таксист.
– Чисто так, – я.
Издатель понимающе молчит.
– Это Фонтан! – выезжаем в районе Седьмой.
– Знаю…
– Это бык с яйцами!
– Что? – вскидывается издатель.
– Похищение Европы. Скульптура. В Одессе называется «бык с яйцами». Девятая Фонтана.
Едем в тишине. Водитель жмёт на газ.
– Не надо так быстро, сейчас будет санаторий имени Горького.
– И что?
– Я в бювет за минеральной водой всё детство ездила на велосипеде.
– Понимаю.
Чуть притормаживает.
Ничего не вижу. Где ты, мой «Золотой Берег» – универмаг, где на первом этаже была дефицитная газированная вода «Байкал», а на втором – дефицитное бельё из Индии. И много ещё такого, чего никогда уже не будет. И не потому, что тюльку в Одессе стали чистить как-то иначе. А потому что пока живёшь – всегда. Отвернулся на пару лет – никогда. А если на пару десятков?..
Там, там!.. Чуть справа, в глубине. То есть справа от дороги, но слева от кинотеатра «Золотой Берег», где я из первого ряда смотрела на Поля Бельмондо и Жана Маре. «Кто есть кто», «Фантомас». Ах, Поль Бельмондо. Ах-ах-ах, Жан Маре! Они расплывались перед глазами всем своим кинематографическим мужеством, таким отсутствующим у всех тебя окружающих сопляков. Вот мне бы такого, чтобы по верёвочной лестнице в небеса, чтобы морщины промеж иронично вскинутых бровей, чтобы глаза, сияющие бирюзой не для всех, а только для меня. Маленький рынок слева от золотых берегов Бельмондо-Маре.