Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»
Шрифт:
Затем Шнурре набросал три стадии, в которых могло бы быть реализовано немецко-советское сотрудничество при условии, что Советское правительство придает ему значение. «Внешнеполитических противоречий, которые бы исключали (…) урегулирование между двумя странами, согласно (его) мнению, по всей линии от Балтики до Черного моря не существовало (…)».
О реакции Астахова Шнурре сообщает буквально:
«Астахов охарактеризовал, при живом одобрении Бабарина, путь сближения с Германией как соответствующий коренным интересам обеих стран. Тем не менее, он подчеркнул, что темп его, вероятно, может быть лишь медленным и постепенным» [249] .
249
Schnurre, Ibid.
Здесь
2 августа отец лично беседовал с российским поверенным в делах Астаховым. Он проинформировал графа Шуленбурга в Москве телеграфным указанием, которое, ввиду важности беседы, должно быть здесь воспроизведено дословно [250] :
«Я принял вчера вечером российского поверенного в делах, посетившего ведомство по другим делам. Я намеревался продолжить с ним известные Вам беседы, ранее с моего согласия проведенные с Астахофф (sic) другими работниками Министерства иностранных дел. Сославшись на отрадно развивающиеся в настоящее время переговоры по торговому договору, я обозначил торговое соглашение в качестве позитивного этапа на пути нормализации германо-русских отношений, если таковая является желанной. Общеизвестно, что за последние полгода тон нашей прессы в отношении России существенно изменился. Я полагал бы, что перестройка наших отношений, при наличии соответствующей воли с российской стороны, возможна при двух условиях:
250
Ribbentrop, J. v.: a. a.O., S. 172 ff.
а) невмешательство во внутренние дела другого государства (это господин Астахофф посчитал возможным безоговорочно подтвердить);
б) отказ от политики, противоречащей нашим жизненным интересам. В этом пункте господин Астахофф затруднился дать четкий ответ, однако высказал мнение, что его правительство желает проводить политику, направленную на поиск взаимопонимания с Германией.
Я продолжал, наша политика прямолинейна и рассчитана на долгосрочную перспективу, мы не спешим. Наша готовность в отношении Москвы наличествует, итак, все зависит от того, какой путь выберут тамошние правители. Если Москва выступит против нас, мы будем знать, где мы и каким образом нам необходимо действовать, в противном случае, от Балтики и до Черного моря не существует таких проблем, которые не могли бы быть между нами решены. Я сказал, что в Балтийском море хватит места для нас обоих и что российские интересы здесь ни в коем случае не обязаны сталкиваться с нашими. Что касается Польши, мы наблюдаем дальнейшее развитие внимательно и хладнокровно. В случае польской провокации, расчет с Польшей будет произведен в течение недели. Для этого случая мною был сделан легкий намек о соглашении с Россией по поводу судьбы Польши. Германо-японские отношения я описал как позитивные и дружественные, эти отношения являются долгосрочными. Что касается российско-японских отношений, то здесь у меня свой особый взгляд (под этим имелся в виду Modus vivendi между обеими странами в долгосрочной перспективе).
Я вел разговор в непринужденном тоне, дав под конец временному поверенному в делах понять, что мы, в отличие от демократических держав, не занимаемся тактикой в большой политике. В нашем обычае строить на солидном фундаменте, у нас нет нужды оглядываться на переменчивое общественное мнение, и мы не желаем никаких сенсаций. Если беседы, такие, как наша, не останутся, как они того заслуживают, конфиденциальными, то продолжения не последует. Мы не поднимем по этому поводу шума, выбор зависит, как уже было сказано, от Москвы. Если там интересуются ходом наших мыслей, то господин Молотов может в ближайшее время продолжить разговор с графом Шуленбургом.
Дополнение для графа Шуленбурга:
Я вел разговор, не демонстрируя спешки. Временный поверенный в делах, выглядевший заинтересованным, со
Риббентроп».
Несложно заметить, что с немецкой стороны имелась большая заинтересованность в быстром прогрессе переговоров. Отец хотел, однако, по возможности ее замаскировать, говоря для виду об отсутствии спешки и нежелании сенсаций. Гитлер долго колебался, не желая отходить от своей антироссийской политики. Со временем он оказался под нажимом.
Гитлер не был хорошим переговорщиком, он не обладал терпением для ведения длительных переговоров, с тем чтобы выпытать позицию противника и, со всеми тонкостями, дать дискуссии вызреть к решающему моменту. Так, отцу своим вмешательством пришлось спасать положение на переговорах в Петерсберге во время судетского кризиса, потому что в ходе обсуждения была получена новость о чешской мобилизации, едва не побудившая Гитлера прервать переговоры. Отец пишет:
«Для оценки личности Адольфа Гитлера имеет значение еще один немаловажный фактор: он был вспыльчив и не всегда мог удержать себя в руках. Это проявлялось иногда даже и в дипломатических случаях. Так, он хотел в Годесберге прервать конференцию с Чемберленом, когда поступило известие о чешской мобилизации; он спонтанно вскочил с покрасневшим лицом — типичный знак. Я вмешался успокаивающе, и Гитлер позднее благодарил меня за то, что я спас конференцию» [251] .
251
Ribbentrop, J. v.: a. a.O., S. 47.
Кроме всего прочего, это еще одно доказательство того, что Гитлер во время судетского кризиса не собирался доводить дело до «Showdown». Эта черта личности Гитлера обернется катастрофическими последствиями для немецкой политики, когда он, раздраженный в 1940 году желаниями Молотова по приобретению далеко идущего влияния в Европе, запретит дальнейшие переговоры с российским правительством.
Телеграфная инструкция Шуленбургу показывает, что немецкой стороне, несмотря на подчеркнутое внешнее безразличие, было абсолютно необходимо как можно скорее прийти к соглашению с советским правительством прежде, чем возникнет кризисная ситуация в отношениях с Польшей. Не совсем безосновательно немецкая сторона рассчитывала, что соглашение между Германией и Россией должно побудить Республику Польша к уступкам. Во всяком случае, при наличии соглашения с Россией имелись два варианта: либо мирное решение, для которого согласие с Россией предвещало, по немецкому мнению, хорошие шансы, или «ultima ratio», иными словами, военные действия.
Звучащие сегодня несколько напыщенно слова отца о «прямолинейности» и «солидности» немецкой политики в отличие от «тактики» западных демократий имеют в данном контексте определенный смысл. Было важно разъяснить русскому правительству, что для немецкой стороны речь идет о существенном «повороте» внешней политики, а не лишь о тактическом маневре с ограниченным «сроком годности» с целью принудить Польшу к уступкам в вопросе о Данциге или побудить западные державы воздействовать в этом смысле на Польшу. Под таким углом зрения формулировки отца оправданны. Немецкая политика с момента прихода Гитлера к власти основывалась на поиске соглашения с Англией, отвергая любую «политику балансирования» между Востоком и Западом. Гитлер оставался в течение шести лет, в которые он определял германскую внешнюю политику, последовательно антибольшевистски настроенным и никогда не поддавался искушению возобновить политику, известную с 1922 года как «политику Рапалло», с тем чтобы из тактических соображений флиртовать с Советским Союзом. Отсюда слова министра иностранных дел Германии об «историческом поворотном моменте», к которому пришла немецкая политика, для русской стороны вполне представлялись заслуживающими внимания. Взаимное недоверие невозможно было, естественно, устранить в одночасье. Ни одна сторона не желала, по известному выражению, «разыгрывать из себя дурака» для другой, однако отец вполне мог указывать на «последовательную» политику рейха.