Мой отец — Лаврентий Берия
Шрифт:
Сколько же судеб изломано в твоих стенах, Лефортово?.. В первой моей тюремной камере ждала неожиданность: двое охранников. Это что-то новое, решил я. В рассказах друзей и знакомых такого не было. У двери тоже был выставлен пост. Камера представляла собой клетушку шесть шагов в длину и метра два в ширину. Зарешеченное окно было довольно высоко, и увидеть, что происходит за ним — невозможно. Привинченная кровать, умывальник и, так сказать, санузел. Обычное «жилище» заключенного.
«Соседи» мои примостились на табуретках рядышком.
Ордер на арест мне так и не предъявили. На допросы тоже не вызывали. Несколько раз пытался заговорить с охранниками. Безрезультатно. Лишь однажды один из них не выдержал:
— Ну, что ты к нам пристаешь? Мы — охрана. Сказали нам сидеть тут, мы и сидим. Мы же тебя не беспокоим?
Я понял, что говорить бесполезно. Скорей всего они действительно ничего не знали. Недели через две мне все это надоело и я поднял скандал: «Почему я здесь нахожусь? Почему мне до сих пор не предъявлен ордер на арест?»
Спустя некоторое время дверь открылась, и в камеру вошел капитан:
— Чего вы добиваетесь?
— Если мне не будет предъявлен ордер на арест, я начну вести себя не так, как вел до сих пор, — отвечаю.
— Попробуйте… — прошипел он угрожающе. И я не выдержал. Сказалось, наверное, нервное напряжение последних месяцев. Я ударил, а он не успел отшатнуться.
Меня тут же избили и связали. Через час пришли люди в белых халатах и развязали меня, предупредив, что посадят в карцер.
Я решил больше ни с кем не разговаривать и отвернулся к стене.
В это время в камеру вошли несколько человек в штатском и два полковника: — Вот постановление о вашем аресте. Я взял протянутую мне бумагу. «В связи с участием в антигосударственном заговоре…» Перечитал еще раз. Ни подписи, ни печати… По тем же многочисленным рассказам я знал, что в таких документах непременно должна быть подпись прокурора. — Это филькина грамота, а не документ. Полковник побагровел:
— Будете шуметь, придется повторить все сначала. И я решил, что терять мне больше нечего: — Хотите бить — бейте, а чтобы вам было легче, я начну первым.
Я действительно ударил первым, но ответа, как ни странно, не последовало.
Оба полковника вместе с сопровождающими ушли. Часы у меня отобрали раньше, и я даже не знаю, когда меня повели на первый допрос. Четверо охранников шли рядом. Мы прошли какими-то коридорами, и я понял, что попали в другое здание. Впереди шел человек с флажками и периодически подавал какие-то сигналы, надо полагать, чтобы никто нам не встретился. Это тоже, я знал, обычная тюремная практика.
Пройдя мимо многих дверей, попали в большой кабинет. Письменный стол, кресло, рядом — маленький столик. В стороне сидели несколько человек — генералы и люди в штатском.
Предложили сесть. Я промолчал.
— Вы привлекаетесь по делу контрреволюционного заговора, направленного на свержение советского строя и восстановление капитализма…
Весь смысл случившегося лишь начинал в полной мере доходить до меня. «Террористическая организация», «шпионаж в пользу английской разведки», «аппаратура связи нами изъята», «нелегальные связи», «вы изобличены»…
Выходит, я заговорщик и английский шпион. Неужели они сами верят в то, что сейчас говорят? Тогда кому и зачем все это надо?
Позднее я узнал, что у меня дома был изъят тренажер — не передатчик! Радиолюбители знают, что когда долго не тренируешься — теряешь навыки, поэтому я всегда старался выкраивать время для тренировок. Когдато этот тренажерный комплекс я сделал своими руками, не предполагая, что он станет «вещдоком» в моем же «деле».
Эксперты конечно же моих будущих следователей разочаровали: «Да какой это передатчик… Обычный тренажер». Но об этом я позднее узнал.
А тогда я выслушал до конца всю эту галиматью и сказал:
— Я все же хотел бы видеть документ… Мои слова вызвали бурную реакцию:
— Мы не обязаны вам показывать никакие документы, — произнес с металлом в голосе один из присутствующих.
— В таком случае, — говорю, — я не обязан отвечать на ваши вопросы. Пока мне официально не предъявят обвинение и я не узнаю наконец почему здесь нахожусь, никаких разговоров с вами вести не буду.
Тут же услышал:
— В камеру!
Я повернулся и вышел.
Как ни странно, в свою камеру я уже не попал. Меня почему-то привели в другую. Через два дня — в третью, затем в четвертую… Причем всегда меня переводили в новую камеру после отбоя. Только ляжешь, поднимают. Так продолжалось довольно долго с интервалом в два-три дня.
Еще один тюремный трюк, решил я. Прошло еще дней десять, и меня вызвали на допрос. Сразу же обратил внимание, что в кабинете людей поменьше. Кроме уже знакомых, вижу новые лица.
— Я — генерал-лейтенант Китаев, заместитель Генерального прокурора, — представился один из военных и тут же подал мне бумагу. Те же несусветные обвинения, но уже с подписью: генерал-лейтенант Китаев.
— Распишитесь!
Я отказался.
— Нет, вы все же распишитесь, что ознакомлены. Я взял ручку и написал: «Ознакомлен со вздорным документом. Берия».
Китаев усмехнулся:
— Вы даже представить себе не можете, какими доказательствами располагает следствие… Если вы хотите сохранить свою жизнь, то должны сами рассказать о своей антигосударственной деятельности, и это убедит нас, что вы действительно раскаиваетесь… Речь уже шла о жизни.
Мое молчание, видимо, расценили по-своему. Тут же подключились остальные:
Вы так молоды… Мы настроены помочь вам, и ваша задача правильно это понять, Серго Лаврентьевич. Вы должны облегчить нам нашу задачу и помочь тем самым в первую очередь самому себе…