Мой отец Валентин Серов. Воспоминания дочери художника
Шрифт:
Напрас-но-с, и огорчительно-с, и незаслуженно-с. Покорнейше прошу мне писать хотя бы несколько строчек» [48] .
Вот только в этих письмах упоминается о каких-то недоразумениях или разногласиях. Прибавить мне к ним нечего, они говорят сами за себя.
Болезнь
В ноябре 1903 года папа, проезжая по Мясницкой, почувствовал невыносимую боль в области желудка [49] .Подъехав к Школе живописи, он с трудом поднялся по лестнице и упал, потеряв сознание. Его внесли в квартиру директора – князя Львова [50] . Были вызваны врачи, которые никак не могли определить болезнь. Положение было настолько тяжелое, что пришлось
48
Письмо к О. Ф. Серовой от 4 апреля 1910 г. – Там же, с. 168.
49
Теперь установлено, что Серов заболел не в ноябре, а в начале октября. Первое упоминание о болезни встречается в письме Д. Ф. Философова к В. Д. Розановой от 9 октября 1903 г. См.: Серов в воспоминаниях… т. 2, с. 321. См. также дневниковую запись В. В. Переплетчикова от 29 ноября 1903 г. (там же, с. 72).
50
Алексей Евгеньевич Львов (1850-?) – князь, гофмейстер, юрист; с 1894 г. был инспектором Училища живописи, ваяния и зодчества, с 1896 г. – его директором.
Завещание цело до сих пор. Оно было подписано И. С. Остроуховым, Д. В. Философовым и С. С. Боткиным [51] .
Болезнь осталась неразгаданной. Папа очень страдал. Было подозрение на гнойник, но места этого гнойника никто не мог определить – тогда ведь не пользовались так широко рентгеном. Решено было делать операцию.
Перед операцией он захотел повидать детей, но всех детей везти врачи не разрешили. Находился он еще в Квартире Львова. Мама привела только меня и брата Сашу как старших. Папа лежал удивительно красивый. Привычный цвет лица у него был красноватый, а тут лицо было бледное, черты лица правильные, строгие, Полосы и борода длиннее и темнее, чем обыкновенно. Поздоровавшись с нами, чтобы не выдать своего волнении (мысль о близости смерти его не оставляла), он постарался улыбнуться и сказал, посмотрев на меня: «Вот какая большая, совсем учительница». Чтобы ехать к отцу, мне надели на мое школьное платье почему-то крахмальный высокий белый воротник, которого я никогда раньше не носила и в котором у меня был совсем непривычный для меня вид. Я чувствовала себя неловко в этом жестком воротнике, и, кроме того, мне казалось, что папа считает меня слишком маленькой, чтобы я могла по-настоящему понять все, совершающееся с ним. Говорить ему было трудно: он был очень слаб. Вскоре мама отвезла нас домой.
51
Илья Семенович Остроухое (1858–1929) – живописец-пейзажист, музеевед, коллекционер, член Совета Третьяковской галереи (1899–1903), затем ее попечитель (1905–1913); один из самых близких друзей Серова. Д. В. Философов – см. примеч. 3. Сергей Сергеевич Боткин (1859–1910) – врач, профессор Военно-медицинской академии, коллекционер; был близко связан с членами «Мира искусства» и особенно дружен с Серовым.
Мама все время была при папе и лишь изредка приезжала к нам ненадолго. Большой наш дом со всеми детьми, прислугой, гувернанткой как-то велся. Бабушка, Валентина Семеновна, была вся в папиной болезни; страх за жизнь сына ее совершенно парализовал, она ни о чем не могла думать, ничем не могла заниматься. Вести хозяйство она вообще не умела. Несмотря на то, что я была еще девочкой, мне пришлось взять бразды правления в свои руки. Телефона у нас не было, бабушка каждый день ездила к папе узнавать о его здоровье. До конца жизни у нее осталось воспоминание о том, как она в страхе и тоске подъезжала к зданию Школы на Мясницкой, показывалась вывеска магазина Пло, вот сейчас, через несколько секунд, будет квартира Львова, и уже некуда будет спастись от того неизбежного известия, которое там ее ожидало.
А.Н. Серова, была женщиной необыкновенной. Ученица Антона Рубинштейна, блестящая пианистка и композитор. Ей принадлежат четыре оперы: «Уриель Акоста», «Мария Д’Орваль», «Илья Муромец» и «Встрепенулись». Для «Уриеля Акосты» эскиз декорации к сцене в синагоге делал В. Д. Поленов. Опера шла с большим успехом в Большом театре в Москве и в Киеве [52] . В газете того времени читаем: «Начиная со второго акта послышались вызовы автора, и, когда на сцене среди исполнителей появилась невысокого роста женщина с энергичным лицом, залу потрясли аплодисменты».
52
Ей принадлежат четыре оперы… – В. С. Серова написала не четыре, а пять опер: «Уриель Акоста», «Илья Муромец», «Мария Д’Орваль», «Мироед», «Встрепенулись». Опера «Уриель Акоста» была поставлена в Москве на сцене Большого театра в 1885 г. (премьера – 15 апреля); затем постановка была возобновлена в Москве в 1887 г. В декабре 1887 г. опера шла в Киеве. В. Д. Поленовым был сделан эскиз к четвертому действию («Синагога», Музей-имение В. Д. Поленова в Тарусе).
Опера «Илья Муромец» поставлена на сцене Частной оперы С.И. Мамонтова в Москве (премьера 22 февраля 1899 г.).
После третьего акта и особенно после четвертого – та же история. По окончании оперы – целая овация: «крики, рукоплескания, мелькающие по парапетам лож во всех ярусах платки и т. д.».
Опера «Илья Муромец» была поставлена в театре Мамонтова. Илью Муромца пел Шаляпин.
Тридцать лет своей жизни Валентина Семеновна посвятила деревне.
Поехав в 1892 году в Симбирскую губернию во время голода для организации помощи населению, она осталась там для музыкальной работы с крестьянами.
Обладая огромной энергией, непоколебимой волей, темпераментом, большими организаторскими и режиссерскими способностями, она создала труппу из крестьян, с которыми исполняла сцены из «Игоря», «Хованщины», «Рогнеды» и «Вражьей силы».
Исполнялись ее учениками и романсы, дуэты и хоры Глинки, Даргомыжского, Римского-Корсакова, Чайковского.
С этой труппой Валентина Семеновна разъезжала по городам и селам, зимой – по железной дороге и на санях, летом – на лодках по Волге.
По вечерам она знакомила крестьян с литературными произведениями русских классиков, вела беседы на общественные и политические темы. Многие из ее учеников вышли на революционный путь.
Крестьяне были преданы бабушке безгранично, любили ее и уважали, говорили ей: «Когда умрешь, мы тебе на свой счет памятник поставим».
Полиция всегда за ней следила. В 1904 году она была выслана из пределов Симбирской губернии.
Приехав в Москву, она устраивает в 1904–1905 годах столовые для бастующих рабочих и организует передвижную «Народную консерваторию» для рабочих подмосковных заводов.
В 1917 году, по первому зову ее бывших учеников, желая, как она выразилась, «перед смертью увидеть свободное Судосево» (деревня Симбирской губернии, где она жила и работала), она поехала туда, плохо оправившись от второго удара, не владея рукой, но полная радостного вдохновения. «Это будет, – говорила она, – законченный круг жизни».
Библиотека в Судосеве была последним проявлением ее общественной работы.
«Все успехи в этой области (музыкального просвещения народных масс. – О. С.), – писала „Правда“ после ее смерти в 1924 году, – навсегда будут связаны с именем человека, десятки лет своей жизни посвятившего русской деревне и ее музыкальному обслуживанию» [53] .
Меня, свою старшую внучку, она очень любила. Когда мне исполнилось восемь лет, она начала заниматься со мной музыкой.
53
Памяти В. С. Серовой. – Правда, 1924, 26 июня.
Тринадцати лет я поступила в Музыкальную школу Гнесиных, но и тогда, во время бабушкиного пребывания в Москве, наши занятия не прекращались. Бабушка будила меня в семь часов утра (сама она всегда вставала в четыре часа), и до школы мы играли с ней в четыре руки сонаты Бетховена, Моцарта, Гайдна, произведения Сен-Санса, Грига, Мендельсона, Шуберта. После мы шли на генеральные репетиции и на концерты в Филармонию слушать эти произведения в оркестровом исполнении.
Преподавательница она была изумительная, но страстная и требовательная до предела.
Боялась я ее ужасно, перед уроком у меня холодели руки.
Если какое-нибудь место не выходило, бабушка, сверкая глазами, кричала: «Играй, как хочешь, чем хочешь: рукой, кулаком, но чтобы вышло».
Вскоре папу перевезли в лечебницу Чегодаева в Трубниковский переулок. Там ему была сделана операция. При операции присутствовали его друзья – доктор Сергей Сергеевич Боткин, приехавший из Петербурга, Иван Иванович Трояновский и другие врачи. Операцию делали хирурги Березкин и Алексинский. Березкин один не решался делать операцию. «Личность больного, – говорил он, – исключительная, слишком дорогая и для родного искусства и для всего общества».