Мой папа - плейбой

Резник Юлия

Богдан оглянулся. В глазах Риты стояли слезы, заколка слетела с волос, и они рассыпались по плечам шикарными упругими локонами.

— Да… Да, конечно, — прохрипел Связерский. Он все еще не отошел от произошедшего. И не знал, когда теперь отойдет.

В раздевалке Марка не оказалось. Притихшие мальчики объяснили, что он находится в тренерской. Если бы все сложилось иначе, Богдан вряд ли бы показался им на глаза, но теперь, когда пришлось — он не мог просто взять и уйти. Видя перед собой живую легенду, те, кажется, окончательно потерялись

и было бы неплохо как-то поддержать мальчишек.

— Вы молодцы, парни. Отличная игра. Надерите этим ребятам задницы… — с трудом овладевая собой, криво улыбнулся Связерский. Те закивали головами и радостно заулыбались в ответ, пообещав сделать все от них зависящее. С чувством выполненного долга Богдан перехватил Ритину ладошку и поспешил к тренерской.

— Я выйду на лед! — донесся до них еще из коридора возбужденный, звенящий от боли голос Марика.

— Нет, Марк. Ты же слышал, что сказал доктор!

— Да что он знает? Я отлично себя чувствую! Вы не можете оставить меня на скамейке запасных.

— Еще как могу! Ты травмировался!

— Да поймите же! Здесь мой отец! Я не могу не выиграть! Он приехал посмотреть на мою игру. Вы хотя бы представляете, что будет если я… я…

— И что же будет? — спросил Богдан, выходя из темного коридора в хорошо освещенную комнату.

Марк, сидящий на низкой кушетке, вскинул голову и замер с открытым ртом. Его нога была перебинтована эластичным бинтом, на скуле красовался кровоподтек. Горло Богдана сжалось. Он оглянулся на Риту. Перехватил взгляд тренера сына. Стиснул челюсти, собираясь с силами:

— Пожалуйста, вы не могли бы нас оставить на минутку?

— Скоро начнется новый период. Мне нужно идти… — засуетился Марик.

— Сядь! — рявкнул Богдан.

Тренер переглянулся с Ритой и двинулся прочь из комнаты, давая возможность поговорить отцу и сыну.

— Ну, и чего ты на меня орешь? — насупился Марк.

— Не спрыгивая с темы. Что будет, если ты не выйдешь на лед? А, Марик?

— Ну, это у тебя надо спросить! — и себе взвился ребенок. — Может быть, ты опять свалишь в туман, посчитав меня неудачником. Кто тебя знает, как ты поступишь, если окажется, что твой сын не такой крутой спортсмен, как ты?!

— Да какая мне, на хрен, разница, какой ты спортсмен?! Ты мой сын. Вот, что имеет значение.

— Ну, да… — недоверчиво протянул Марик, отворачиваясь. С тех пор, как он узнал о тех чертовых подарках, он вообще никогда не смотрел на Богдана прямо.

— Послушай, я не любил бы тебя меньше, если бы ты вообще не умел стоять на коньках. Я не любил бы тебя меньше, если бы ты занимался балетом, или… — Связерский, стащил с головы бейсболку и сжал козырек, выдумывая перспективы пострашнее балета. — Или, если бы ты выступал в каком-нибудь травести-шоу в Вегасе.

Травести-шоу? Ты вообще серьезно, Связерский? Ему ведь двенадцать!

— Я…

— Нет-нет, послушай… Кажется, я понял! Ты думаешь, что я не интересовался тобой потому, что ты недостаточно для меня хорош? Угадал? Окей, —

Богдан развел руками, — спешу тебя разочаровать. Все совершенно не так! А правда в том… — вот же дьявол, он что, плачет? — в том, что это я… я был недостаточно хорош! Для тебя, для твоей матери! Я в это свято верил, как и ты сейчас… Да только это все дерьмо. Дерьмо собачье…

— Пап, — сглотнул Марик, сползая с кушетки.

— Что?

— Ты не дерьмо…

— Хочется верить. — Связерский отвернулся. Стряхнул с глаз предательскую влагу, опасаясь, что еще немного, и он развалится на части прямо здесь, в присутствии сына.

Где-то вдалеке прогудела серена — новый период начался. Марк прохромал к отцу и похлопал его по плечу. Рита, стоящая в коридоре, сползла по стенке и спрятала лицо в согнутых коленях. Она могла только представить, какой Армагеддон происходил сейчас внутри у Связерских. Отца и сына. И если он хоть на сотую долю походил на тот, что скручивал ее внутренности прямо сейчас — им было очень и очень плохо. Эта стихия была безжалостной. Она рушила все на своем пути, сметала все блоки и все барьеры. Она обнажала душу, сдирала струпья с ран и выпускала боль наружу.

— Знаешь, что самое сложное, когда уже вышел за рамки собственных комплексов?

— Нет.

— Понять, кто ты.

— А что здесь понимать? — пожал плечами Марик, — Ты мой папа.

Связерский медленно обернулся. Его глаза все еще влажно поблескивали. Секунду он растерянно смотрел на сына, а потом в уголках его сурово сжатых губ стала зарождаться улыбка. Она наползала и ширилась, обнажая крепкие белоснежные зубы и что-то большее. Возможно, какую-то потаенную часть его заблудшей души. Он отвел взгляд. Вернул на голову бейсболку и медленно-медленно кивнул:

— Да, я твой папа. И знаешь, что?

— Что?

— Это лучшее, что со мною случалось.

В пиццерии, куда ребята из их команды поехали отмечать заслуженную победу, было не протолкнуться. Мальчишки, возбужденные победой и присутствием на своей сходке великого спортсмена, были уж слишком взбудоражены. Впрочем, как и их родители. Рита ковыряла приборами свой кусочек, то и дело переглядываясь то с Богданом, который вступил с другими родителями в жаркий спор относительно преимуществ ловли раков на живца, то на сына, бросающего заинтересованные взгляды на симпатичную девочку за соседним столом.

— Ну, че залип? Слабо пойти познакомиться? — подтрунивал над Мариком один из дружков.

— Вот еще. А вдруг окажется, что она ТП?

— Нашел проблему, — заржал мальчишка, — отпишешься от нее в Инсте — и все дела.

Рита моргнула. Какая-то важная мысль пронеслась в её голове. Пронеслась так быстро, что она едва успела уловить отголоски ее движения.

— Рит…

— Ммм?

— Слушай, детка, у меня в пять утра самолет.

— Да? Я тоже устала. Но Марика, похоже, отсюда так просто не увезти… — Марго кивнула в сторону сына, который как раз подошел к той самой девочке.