Мой плохой босс
Шрифт:
— Ты такой напряженный, — мурлычет Ольга, — тебе надо расслабиться, Антош. Давай, я помогу…
И стекает на колени у моего кресла, опускает ладони на мои бедра. Я же на это смотрю, как на шедевр блядского абстракционизма. Кто тут, бля, перестал понимать русский язык и совершенно попутал все возможные понятия? Или что, она думает, если Хмельницкой удалось меня на колени поставить — то и Олечка может мной вертеть, как ей вздумается?
Кажется, недотрах у Игнатовой секретутки в этот раз обострился настолько, что начисто отшиб ей мозги. Муж не
И ничего не поменялось в том, что я её не хочу. Пусть она даже шоколадным соусом обольется — аппетитнее для меня не станет.
Я наклоняюсь вперед, сжимая подбородок Ивановской пальцами. Между нашими лицами сантиметров десять. Судя по участившемуся дыханию, Олечка вот-вот кончит от предвкушения, что её наконец-то трахнут. Тем восхитительней будет послать её на дальние поиски другого члена, в замену мужу.
Замок в двери щелкает, открываясь снаружи.
И в этот момент и я, и Ольга дергаемся, разворачиваясь к двери.
Хмельницкая. Вернулась. С черным ноутбуком и красным скоросшивателем под мышкой. Стоит в дверях собственного кабинета, смотрит на меня и Ольгу и с каждой секундой бледнеет все сильнее. И в косяк она вцепилась свободной рукой так крепко, что еще чуть-чуть — и вырвет его с мясом.
Я в кресле — наклонившийся к лицу Ивановской, и сама Олечка, шарящая своими свербящими ладошками в районе молнии моих брюк.
Если так задуматься, то Ирина-то увидела этот натюрмотик довольно похабным…
Глава 19. Ирия
Моя вселенная горит с громким треском. Целиком. От первой и до самой крайней звезды.
Сука… Просто сука, и все. На два часа уехала. И вот, пожалуйста, мне тут решили устроить еще один сюрприз.
И так и чешутся руки чем-нибудь в эту голубиную парочку швырнуть, а в руках — только мой ноут и папка с отчетом. Терять и прощаться не хочется ни с чем.
— А чего не на моем столе её разложили, Антон Викторович? — холодно интересуется моя ярость. — Если делать из моего кабинета бордель — так на всю катушку. Машины моей вам же мало, да?
У Ивановской расплываются алые пятна на скулах. И на меня она впервые смотрит с не меньшей ненавистью, чем я на неё. От её взгляда хочется помыться.
Но я стою на месте, крепче обнимая ноутбук. Господи, только бы не расхреначить его об голову этой пустоголовой шлюшки. В конце концов — он мой личный. Слишком много ущерба я понесу из-за этого мудака — моего босса. Он со мной еще за телефон не расплатился.
— Пошла вон, — хрипло выдыхает Верещагин, и у меня все аж перед глазами плывет. Да у него вообще есть какие-то пределы? То есть вот даже сейчас — он намерен её все-таки отшпандорить? Назло мне? Прямо тут?
Да пошло оно все в таком случае. Нахер две недели! Просто не выйду на работу, и пусть за прогулы увольняют!
Я разворачиваюсь на каблуках, чтобы побыстрее отсюда уйти. И желательно вымыть глаза с хлоркой.
— Да не ты, Ирина, — рычит Верещагин, — «пошла вон» — это для Ивановской. А ты — сядь.
Вот это было неожиданно. Как ушат ледяной воды на мою раскаленную голову.
Я выполняю «обратный разворот» на сто восемьдесят градусов, прохожу к своему столу, опускаю ноутбук на столешницу, и, скрестив руки на груди, наблюдаю, как Ивановская поднимается на ноги и одергивает свою проститутскую юбочку. Бледная, вся в красных пятнах, униженная, в глазенках слезы блестят. Залюбуешься на эту картину. Нет — мне её не жалко. Ведь этой дряни не было жалко меня, когда она раздвигала ноги перед Верещагиным в моей же машине. Ей это казалось необычненько и экстремальненько?
Ах, как она на меня смотрит — как на самого лютого своего врага. Да, да, ты верно понимаешь расстановку сил, соплячка.
— Ольга, что у тебя со слухом? — яростью Верещагина можно раскалить добела лист металла. — Я сказал тебе, вон пошла!
Вылетает пробкой, со всей возможной ненавистью хлопнув дверью. И у меня как будто какой-то нарыв в душе лопается. Мне аж светлеет от этого. Пусть, это не отменяет намерений Верещагина по осквернению моего кабинета. Но сегодня он обломал не только меня, но и эту дешевую дрянь.
— Уволить её, что ли, — задумчиво вполголоса тянет Верещагин, и это просто музыка для моих ушей.
Господи, как же хорошо. И на душе у меня внезапно радостно воют волынки.
Он выставил свою шалаву, даже не трахнув её. И даже думает о её увольнении. Ну, что ж, держи очко на свой вусмерть минусовой счет, Антон Викторович. Так и быть, ты не на сто процентов кретин. На девяносто восемь, может быть. С половиночкой.
С минуту в моем кабинете клокочет кипящая тишина. Верещагин пялится на меня, я же с невозмутимым выражением лица вытаскиваю из папки несколько листов, не входящих в отчет.
— И где ты была?
Убийственный тон, прищуренные глаза, обещающие мне казнь путем расчленения на тысячу кусков.
Зря тратишь силы, малыш. Мне каяться не в чем.
Маршрутный лист, объяснительная по отсутствию на работе, прошение о том, чтобы моя поездка считалась служебной. Вроде все.
Роняю все это благолепие на стол перед Верещагиным.
— Проверяйте, — делаю широкий жест рукой, — вам же очень надо было, да, Антон Викторович?
Он проглядывает отчет о движении средств мельком, затем закрывает папку, барабанит по ней пальцами.
— Ну и откуда? — прохладно интересуется он.
— Вы забыли, наверное, что еще в прошлом году я получила разрешение на удаленный доступ к нашему серверу с моего личного компьютера, — я позволяю себе одну невинную улыбку. В конце концов, я его переиграла. Пусть я потратила два часа на поездку до дома и обратно, пусть я в мыле и в мое отсутствие в мой кабинет явилась одна блудная, пытающаяся прикидываться секретаршей шалавень — все равно я не вручную обрабатывала все проводки за месяц.
Но я — хочу в душ. Очень хочу. Может, свинтить в отгул?