Мой плохой босс
Шрифт:
Вот это — больно. Очень. Раз за разом показывать мне мое заветное яблоко, которое мне дали только откусить, а потом сказали — ни-ни, неприкосновенно — вот в чем истинная жестокость этой скотской леди — Фортуны.
Я ж сама ушла из кабинета, дав ему возможность свалить и не травить мне мои болячки дальше. В конце концов, мы все выяснили, ему кадрить меня больше не имеет смысла — он должен был свалить. Глядишь, я бы и выиграла время. До планерки, до завтра, а потом — уже и до увольнения. В конце концов — не так и сложно свести встречи с начальством
Вот только планам моим положили конец уже через пятнадцать минут после моего ухода из кабинета.
Ухода, отступления — без разницы. В плане Верещагина я согласна признать свое поражение.
Верещагин оглядывает собравшихся в кабинете Геннадия Андреевича нас всех с кровожадностью киллера. Прям видно, как настойчиво он хочет повод, чтоб ко мне прикопаться.
— Знаете, есть только одна вещь, которую я ненавижу больше, чем отвлекаться от аудита, — убийственно произносит Антон, — это отвлекаться от аудита из-за тупой бабской драки.
Ну, если быть занудной и педантичной — я бы не назвала произошедшее «дракой».
Разве что, «я вымыла этой дрянью пол в туалете». Потому что никто не может безнаказанно делать больно мне. Но это не очень корректно. Поэтому вслух я это не скажу.
— Ну, и что за херня у вас произошла, Ирина? — мой драгоценный босс сегодня решил побить все рекорды в своей «корректности». Хотя, на то он и генеральный директор, что ему можно вот это все. А я что? А у меня туфли блядские!
С ответом я подтормаживаю. Так прямо и не сформулируешь, чтобы не оказаться главным стукачом в нашем курятнике.
Ивановская явилась в туалет за мной следом и ждала меня у раковин, чтобы начать качать права.
Её, видите ли, не устраивало, что я «к Антону лезу», и не могла бы я отвалить. Приспичило девочке поотстаивать свои права на нашего восхитительного альфа-мудака. Ей ведь невдомек было, что Антону со мной «отвратительно». Ну, а я ей не дед Мороз, радовать правдой-матушкой не стала, сразу послала лесом. Там, говорят, маньяки бегают, может, с ними у Олечки личная жизнь устроится?
Ну, Олечка и не нашла ничего более оригинального, как меня после этого ударить по лицу. Ударила вроде не сильно, но равновесие я потеряла — приложилась скулой об раковину. Именно к этому месту и лез со своим льдом Смальков.
Это потом я встала на ноги, и уже Ивановская оказалась на кафеле — носом в пол и верещащая во весь голос от боли в заломленной руке.
Болевые приемы — мое любимое прям. Хотя с куда большим удовольствием я бы этой дряни пальцы переломала. На тот момент… Сейчас я вроде бы чуть-чуть взяла себя в руки.
Но дура же! Ведь половина нашей конторы видела мою субботнюю разборку с Верещагиным на парковке. И нужно же понимать, что если я могу уложить на капот пьяного мужика, который в полтора раза тяжелей меня — положить на пол тощую, не знающую о способах самообороны ничего идиотку — мне тоже труда не составит.
Неа. Для Ольги эта логическая цепочка оказалась неподъемной.
Народу на визг Ивановской прибежало… Ох!
И да, я могла бы все это рассказать, но… Но как-то противно об этом думать.
— Кафель у вас отвратительно скользкий, Антон Викторович, — отрезаю я, — я поскользнулась и упала на Ивановскую. Кому-то там показалось, что мы деремся.
Ну, а что мне? Жаловаться? Я с этой курицей могу разобраться самостоятельно, тем более что она уже повалялась по полу, в курсе теперь, чем чревато бить меня по лицу.
— Она врет, — взвизгивает из угла Ивановская, — Антон, она на меня накинулась. Из-за тебя-а-а!
И снова захлебывается фальшивыми рыданиями, утыкаясь красным носом в белый бумажный платочек.
Вот же крыса…
Лживая, фальшивая, мерзкая…
У меня даже эпитетов других не подбирается.
Я на нее накинулась! Стояла себе руки мыла, и думала — как бы мне накинуться на Ивановскую, да еще и так, чтобы по лицу от неё отхватить, и об раковину скулой приложиться.
А ведь решилась же дрянь — не мытьем, так катаньем от меня избавиться. Не угрозами своими, но вот так — воспользовавшись тем, что я на неё жаловаться не стала. А не надо, Ирочка, изображать из себя благородную клушу.
Драка на рабочем месте — это серьезный проступок, за который в любой нормальной конторе обязательно прилетит что-то дисциплинарное. И нет свидетелей, никого нет, кто мог бы сказать, что эта крашеная пуделица накинулась на меня сама.
Значит, её слово «она на меня напала». Мое — про «скользкий пол».
Ивановская сейчас — моя отважная жертва, которую мне не удалось запугать. А я — та, кто пытался умолчать о произошедшей драке.
Мне даже интересно — а уж не на это ли рассчитывала эта гениальная девочка, когда лезла ко мне со своими разборками.
В кабинете же все плотнее сгущается тишина.
Она будто окутывает меня плотным густым одеялом. Колючим, по крайней мере, Игнат Александрович смотрит на меня неприязненно. Он своей секретутке верит.
А Верещагин… Верещагин разглядывает меня изучающе, все так же скрестив руки на груди. Будто взвешивая в своей голове мои слова и слова Ивановской.
— Господи, какой маразм, — я чуть вздыхаю, сжимая пальцами виски. Лично мне понятно, что Антон мне сейчас скажет. Ну, ей богу, это слишком очевидно. Ведь все, вчера, сегодня, все это говорило только о том, что ему нужно.
Верещагин же хотел меня уволить со скандалом — дисциплинарное взыскание за драку — то, что нужно. По результатам аудита-то меня прижать не получилось. И за невыполнение рабочего задания тоже. А тут — такой шанс, прямо в руки бросается. Ивановская ему богами послана, не иначе.
Теперь так просто можно сочинить сплетню, что я не только втюрилась в босса, но и подралась с его любовницей.
Шикардос!
Один нолик у зарплаты на будущем рабочем месте уже делает мне ручкой. Кому нужен скандальный сотрудник? А драчливый сотрудник кому нужен?