Мой плохой босс
Шрифт:
— Собирался, — Антон пожимает плечами, будто бы даже и не жалея о том, что он — такой мудак, — собирался, но не стал. Передумал.
Передумал? Реально? Вот этот кобель и передумал. Вот это откровения. И какой же в них вообще смысл?
— Я должна тебе довериться и поверить на слово?
— Я тебе вчера доверил себя, — тихо откликается Верещагин, глядя куда-то в точку над моей переносицей, — если этого для тебя недостаточно…
А вот сейчас впору говорить «Туше» мне…
Ведь доверил же. И правда.
Его
— Я не знаю, — откликается Антон на этот все-таки озвученный мной вопрос, — я не смог промолчать, и все.
И все что мне остаётся — это его глаза. Ошалевшие, затуманенные глаза типичного Нижнего, который… Который обеспокоился состоянием своей госпожи…
Какой же он роскошный, когда смотрит на меня вот так!
Если бы двадцать минут назад мне сказали, что после того, как я застану Верещагина в моем кабинете вместе с любовницей, я сама возьму его за его лиловый галстучек и сама его поцелую — я бы поставила деньги на то, что этого не произойдет.
И проиграла бы…
Галстук Верещагина — шелковый, мягкий, гладкий, так и льнет к моим пальцам, будто мой любимый поводок самого любимого моего щенка.
Губы у Антона — как медовый лед. А я — до смерти обожаю сладкое…
Глава 20. Ирия
Он не бежит…
Мы целуемся так жадно, что кровь вскипает в самой маленькой венке, занося этот возбужденный жар еще глубже внутрь. Заставляя вскипеть душу.
Мы не просто целуемся, мы лапаем друг дружку губами. Алчно и почти непристойно. Казалось бы — что может быть неприличного в поцелуе “губы в губы”? И все же этот поцелуй я бы детям не показывала…
Сучонок мелкий — лезет мне в волосы пальцами, нагло, без разрешения. Давит на затылок, привлекая меня к себе поближе. За это я впиваюсь ему зубами в губу, заставляя его зарычать.
М-м-м, этот возмущенный рык… Музыка. Сложно удержаться и не куснуть его еще раз. Тем более, что это меньшее, что мне сейчас хочется сделать. Сегодня он вполне себе может получить достижение «целовался с тигрицей и ушел живым».
Впрочем, насчет «живым» — я бы не торопилась с выводами. Кто его знает, выживет ли он, или я его обглодаю до косточек, наконец-то до него дорвавшись.
Хочу, хочу, как же я его хочу… Прям сейчас бы одними только когтями распустила бы на тонкие полосочки эту его гладкую брендовую рубашечку. И это — не поддается никакой логике, ведь после всего, что было между нами, хотеть его — самое идиотское, что я могу.
Но мне плевать. Я лишь ближе подтягиваю к себе Антона, скользя кончиками ногтей по его горлу и уплотняя наш с ним поцелуй.
Вкусный. Сладкий. Мальчик без тормозов. Мой мальчик!
Не хочу его ни с кем делить, ни с Ивановской, ни с кем бы то ни было. Хочу, чтобы он стоял только у моих ног и именно я вылепила из него, то что мне нужно.
Ох, какие глупые мысли, Ира… Что за ваниль?
Антон пытается доминировать даже со мной, пытается глубже толкаться своим наглым языком, чего я ему не позволяла, а надо бы понимать, что любая подобная дерзость со мной позволяется не всем. Но, ладно, ему можно… Я даже нахожу это приятным.
Своевольных балбесов с таким вкусом можно… воспитывать — вы даже не представляете. Лапки уже так и чешутся.
Ладно. Сегодня мы про воспитание не будем. На первый раз я ему эту его бесцеремонную наглость прощу. Ведь сейчас он не бежит. Не выворачивается. Лишь только пробует меня еще и еще, позволяя мне делать то же самое.
И это уже верх того, насколько может обостриться внутри меня голодная тигрица.
Каждое движение с каждой секундой становится все жарче. И вот я уже ощущаю, как болезненно ноют возбужденные соски, задевающие ткань. Черт…
А вот на работе я настолько близка к тому, чтобы наброситься на мужика, еще не была…
Хотя? Так ли странно? Это ж не просто мужик, а мой чертов босс, мой личный краш, тот который даже своим мудачизмом не смог сделать мне прививку от себя.
Вот он — мой личный триумф, в кои-то веки выбравший именно меня. Тянется к моему рту за еще одним поцелуем, жадно сжимает пальцы свободной руки на моем запястье. Я даже не рассчитывала уже, что буду ощущать вот такую его захлебывающуюся жажду. Причем подвел он к этому всему — по-хорошему. Без этих всех своих гадостей.
Упс, сглазила.
Антон-таки отклоняется. Разрывает контакт наших с ним губ, выныривает из поцелуя, прижимаясь к моему лбу своим, и некоторое время просто дышит, лихорадочно, жадно, будто бегун, только-только пересекший финишную линию.
И сложно даже объяснить с какой томностью вздрагивает мое сердце на каждый такой его вздох. Это же не просто дыхание, это чистой воды возбуждение, выжигающее и его. Значит, это не я одна такая помешанная. Он — кажется, влип даже поглубже, чем я.
Он думает. Жмурится, молчит и явно думает — «режим мыслителя» обозначен на напряженном лобике Верещагина. А о чем вообще тут думать, скажите на милость?
Я уже сама прихватываю его пальцами за волосы, пропускаю их сквозь пальцы, оттягиваю их назад.
Сама падаю губами на его открытое горло.
И языком веду вверх, от кадыка и к щетинистому подбородку. Просто чтобы обозначить: «Я тебя хочу». Чтобы еще раз распробовать его солоноватую кожу. Чтобы зажмуриться от удовольствия, потому что на вкус это — почти то же самое, что пить терпкое выдержанное вино.