Мой плохой босс
Шрифт:
Тебе и вправду так хорошо со мной, мой сладкий. Что ты, ты не можешь справиться с ощущениями?
— Такое ощущение, что я сейчас ослепну, — сообщает это чудовище мне исступленным шепотом, а потом двигает бедрами снова. И новый его стон проходится по моей коже морской волной.
Ему хорошо. Со мной. С той, из-за которой он сейчас двигается так медленно, лишь бы не беспокоить спину.
— Ира…
Я хочу запретить ему называть меня по имени. Потому что ну это же невыносимо слушать, как он дышит одним
— Не останавливайся.
— Ни за что, — выстанывает этот паразит и продолжает.
Толчок — и все больше тьмы в моей груди, под веками. Мне кажется, я состою из нее, из этой абсолютной черноты. Клубящейся.
Толчок — и я впиваюсь ногтями в простыню. Могла бы — вцепилась бы в спину, но не могу. Там меня и так было слишком много.
Толчок — и я в который раз ору. Вот именно ору, не вскрикиваю, не издаю стон, никакой фальши и кокетства.
Убью.
Я! Его! Убью!
Нельзя же быть таким…
Нельзя быть таким и при этом не быть моим. Впрочем, ладно, дам ему шанс — он исправляется. Пусть живёт. Только если со мной!
Толчок. Толчок. Толчок.
Он забывается все сильнее. Его движения — все менее осторожные, все меньше он оглядывается на собственную спину. А я… Я лишь жаднее вбираю в себя запах его крови.
Потом — я обработаю его болячки. Сейчас — есть я и он, и ничего больше. Даже имена наши остались где-то там, за границей постели.
Толчок. Толчок. Толчок.
Ему не кажется.
Ему не одному не кажется.
Я слепну тоже. С каждой секундой все сильнее.
Жара ослепляет.
Жара скапливается в тугой ком в груди, а после — взрывается. В затмение.
В горле скребутся кошки… Кто-то слишком много орал сегодня!
Мир собирается из тысячи черных мушек.
— Ты такая чувственная…
Антон дышит мне в шею и касается ее языком. Он не кончил, я чувствую бедром все ту же “твердокаменную” эрекцию.
Взгляд цепляется за всякую фигню. За мою же скомканную футболку на черной простыне.
Господи, как же это все мне сейчас неважно…
Важен язык — сладкий язык, что скользит от моего плеча вверх по шее. Быстро, но без спешки. Неторопливо, но не затянуто. Так бывает?
От его языка будто остаются на моей коже шоколадные дорожки. И мне сладко, сладко каждым клочком кожи, каждой порой тела.
Он будто слизывает с мороженого верхний подтаявший слой. И даже урчит от удовольствия при этом.
— Вкусная? — смеюсь я, а сама понимаю, что начинаю разгораться снова.
Мне было мало один раз… И тот голод по этому поганцу, что я копила столько времени, так просто не утолить.
— Сливочная, — шепчет Антон, — как панна-котта. Такая дивная на вкус, моя госпожа. И жестокая, такая жестокая, м-м-м!
Кому-то дали право слова совершенно зря? Хотя нет, не зря. Всякое его слово — как прохладный поцелуй, коснувшийся раскаленной жарой кожи.
Сейчас сойду с ума…
Я ловлю его губы в свой плен и пью его ровно столько, что из поцелуя он именно что выныривает — жадно хватая ртом воздух. Ныряльщик мой, болтливый…
— Все время забываю, насколько длинный у тебя язык… — шепчу я, а мой большой палец огибает его губы.
— Быть может, моя госпожа позволит ей напомнить, — Антон вкрадчиво улыбается и очень красноречиво сползает по постели ниже. Проводит языком первую сладкую линию на сегодня по моему бедру.
Смотрит на меня выжидающе, ждёт моего разрешения. Мой сладкий — даже поддающийся дрессировке!
— Я только “за”, малыш, — откликаюсь, пропуская пряди его волос между пальцами, — в конце концов, ты же должен заслужить свой оргазм, как думаешь?
У него вспыхивают глаза. Они всегда вспыхивают, когда он принимает вызов.
— Я очень постараюсь, — Верещагин кротко опускает глаза. Я знаю этой кроткости цену, она — оплачена его и моей кровью. Но Антон сам принял условия нашей с ним игры.
И боже, как ему идет быть моим…
Глава 38. Ирия
— Верещагин, ты умеешь готовить?
Антон задумчиво косится на нож в своей руке, которым только что нарезал мясо, потом пожимает плечами.
Это было утро воскресенья, и я застукала его с поличным на моей кухне, хотя вообще-то три раза уже намекнула, что он может съездить домой, я, так и быть, не обижусь.
Как хорошо, что он — не понимает намеков.
— Разве ты не делегировал все эти обязанности какой-нибудь своей домработнице? — интересуюсь я, пока Антон колдует что-то у разделочной доски.
— Можно подумать, у тебя здесь, — фыркает Антон выразительным взглядом обводя мою съемную квартиру, — найдется хоть одна добработница, которой я смогу зверски помыкать по праву того, что я начисляю ей зарплату.
— Ну, теоретически тут есть я, — вздыхаю я и пытаюсь отобрать у него мой нож, — помыкать мной у тебя вряд ли получится, но и готовить на моей кухне кому попало опасно для жизни.
— Тебя папа не учил не подходить к мужчине, когда у него в руке колюще-режущие предметы? — Верещагин отчаянно шельмит, перебрасывая нож в дальнюю от меня ладонь. — Руки прочь, госпожа, я буду драться за это орудие до последней капли крови.
— Будешь драться или сдаваться?
— Сдаваться? — Верещагин насмешливо щурится, и это совершенно безбожно с его стороны, настолько беспощадно со мной флиртовать. — То есть вести переговоры о перемирии, использовать все свои дипломатические умения за то, чтобы ты оставила за мной привилегию накормить тебя ужином?