Мой Рагнарёк
Шрифт:
– А кто вы?
Наконец-то до меня дошло, что этот парень не может быть простым официантом.
– Я тот, с кем вы сейчас говорите, – уклончиво ответил он. – Какая разница, кто я? Я здесь работаю… Да, кстати, видите эту парочку у окна? Сделайте одолжение: не пытайтесь с ними поздороваться. Они будут вам рады, но… Одним словом, если вы не хотите, чтобы этот прекрасный мир все-таки рухнул, вы выйдете отсюда как
– А кто они? – спросил я. – Я отсюда не могу разглядеть.
– И не надо! – отрезал он. – Могу сказать только, что эта милая дама с вашей помощью проиграла один забавный спор. Кажется, сейчас она собирается расплатиться.
Я увидел, как женщина, сидящая у окна, дотянулась через стол до своего спутника и звонко чмокнула его в щеку.
– Символическая расплата, – прокомментировал официант. – Старик Один куда великодушнее, чем может показаться при первом знакомстве. Так вы выполните мою просьбу?
– Да, конечно. Я бы и сам не стал к ним приставать. Когда-нибудь, в другое время, в другой жизни. Но только не сейчас!
– Это правильно, – одобрительно сказал мексиканец.
Я поднялся со стула, с трудом передвигая ватные ноги, направился к выходу. Официант критически оглядел меня с ног до головы и придержал за локоть.
– Вы замерзнете. Подождите, я дам вам свое пальто.
– Замерзну?! Май месяц, и у меня теплый свитер.
– Не май, а декабрь. Двадцать пятое декабря, а вы как думали?
Я грузно опустился на стул и молча сидел, с тупым любопытством прислушиваясь к звону в собственной голове, пока он не принес мне старенькое черное пальто. Оно оказалось немного широко и коротковато, но жить было можно.
– Счастливого Рождества, герр Макс! – сказал официант, почти силком выставляя меня за дверь. – Как вам мой подарочек?
Косточки сладких плодов в моем кисете по-прежнему остаются гладкими, как чело дурака. У меня больше нет моих рун, кроме одной, непостижимой пустой руны Вейрд, страшную и сладкую силу которой мне довелось изведать в полной мере. Теперь мне ведомо, что она означает. Я понимаю, что имел в виду Макс, когда говорил, что от него прежнего ничего не осталось. Это были не пустые слова. От меня прежнего тоже не осталось ничего. Разве что мои воспоминания об Одине, которым я был когда-то, смутные и размытые, словно моя бесконечно долгая жизнь и невероятные события, положившие ей конец, – всего лишь старая сага, в которой реальные события причудливо переплелись с необузданной фантазией рассказчика.
Теперь мне приходится иметь дело с людьми куда чаще, чем прежде, и я постепенно начинаю понимать, почему вздорный незнакомец в зеленом плаще называл предстоящую нам жизнь в этом мире наказанием. Но я все равно ни о чем не жалею.
Впервые на моем веку мне пришлось зарабатывать на жизнь, и поначалу это показалось мне захватывающим приключением. Впрочем, я довольно быстро привык к такому положению вещей. Забавно: сейчас я как раз перевожу Младшую Эдду со староисландского на немецкий и заодно стараюсь внести некоторые поправки в писания бедняги Снорри. Надо отдать ему должное, он приложил все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы не слишком погрешить против правды, но ведь он всего лишь человек, так что без ошибок не обошлось…
Я несколько раз видел Афину. Наша старая дружба все еще дорога нам обоим, но судьба упорно разводит нас в разные стороны, и это, наверное, правильно. Прошлое должно оставаться прошлым, особенно наше прошлое, которое лучше не будить – по крайней мере, до поры до времени. Иногда по ночам меня будит ее совиный крик. Эта сероглазая все не может решить, кем ей следует оставаться – женщиной или птицей, – поэтому тои дело меняет свои обличья, совсем как в те дни, когда ей нравилось быть двойником Марлона Брандо. Из любопытства я пересмотрел все фильмы с участием этого актера, но так и не понял привязанности Паллады к этому образу.
Когда я хожу по улицам, я внимательно вглядываюсь в лица прохожих. Где-то под этим небом бродит мой бывший враг, мой верный друг и спаситель – тот, кого Вёльва называла Суртом, кто должен был погасить солнце и положить конец моим (и не только моим) дням на этой прекрасной земле. Я совершенно точно знаю, что однажды он вынырнет мне навстречу из вагона подземки или усядется рядом со мной в пивном баре, положит руку мне на плечо, снисходительно одарит меня легкомысленной улыбкой – вроде тех, что порой чертовски действовали мне на нервы, – и как ни в чем не бывало спросит: «Ну и куда ты тогда подевался, Один? У меня были такие хорошие планы! Ну да ничего, еще не поздно – вот послушай…»