Мой роман, или Разнообразие английской жизни
Шрифт:
– Я слышал, говорил он: – какой-то город в Италии – кажется, что Болонья – был некогда взят и предан мечу собственно во неосторожности граждан, которые впустили в город деревянную лошадь, наполненную варварами и всякого рода бомбами и конгревовыми ракетами.
– Это происшествие совсем иначе рассказано у Виргилия, заметил Риккабокка, тайком выглядывая из окна. – Несмотря на то, машина эта огромная и весьма подозрительной наружности, спустя Помпея!
– Батюшка, сказала Виоланта, покраснев – это ваш друг, лорд л'Эстрендж, я слышу его голос.
– Правду ли ты говоришь?
– Совершенную правду. Могу ли я ошибиться в этом?
– Иди же, Джакомо, да на всякой случай возьми с собой Помпея и позови меня, если окажется, что, оба мы обманулись.
Но Виоланта действительно не ошиблась. Через несколько секунд, на одной из садовых дорожек показался л'Эстрендж и по бокам его две дамы.
– Ах, Боже мой! сказал Риккабокка, поправляя свой домашний наряд. – Иди, дитя мое, и позови Джемиму. Мужчины с мужчинами; но, ради Бога, чтобы для женщин были женщины.
Гарлей привез мать и Гелен познакомить с семейством своего друга.
Надменная графиня знала, что ей придется стоять лицом к лицу с злополучием, и потому её приветствие к Риккабокка отличалось необыкновенной почтительностью. В свою очередь, Риккабокка, всегда почтительный и в высшей степени вежливый в обхождении с прекрасным полом, хотя в отзывах своих о нем и оказывал некоторое пренебрежение, но ни под каким видом не позволил бы другим стать выше себя в обрядах церемонии. Поклон, которым он отвечал, мог бы послужить назидательным примером для самых отчаянных денди и привел бы в восторг престарелых вдовушек, получивших воспитание при старинном французском дворе и встречаемых еще и ныне среди мрачного величия и пышности Сент-Джерменского Предместья. Исполнив все требования этикета, графиня на скорую руку отрекомендовала Гэлен и расположилась на диване, в ближайшем расстоянии от Риккабокка. Спустя несколько секунд, Риккабокка и графиня Лэнсмер обращались друг с другом без малейшего принуждения, как давнишние знакомые; и в самом деле, Риккабокка, с тех пор, как мы знаем его, быть может, еще ни разу не казался таким любезным, таким интересным, как теперь, подле своей образованной, хотя в некоторой степени и церемонной гостьи. Оба они так мало жили жизнью нашего новейшего времени, так мало имели с ним общего! Их обращение заимствовано было от прежнего поколения: в нем обнаруживалась та особенная, величавая гордость, которая составляла необходимость каждого образованного человека в ту пору, когда он украшал свою наружность кружевами и парчей. Риккабокка не вводил в разговор своих умных, но простых пословиц: может статься, он вспомнил лорда Честерфильда, который употребление пословиц называет вульгарным. При всей сухощавости в фигуре Риккабокка, при всей неэлегантности в его одежде, в нем было что-то особенное, сильно говорившее в его пользу; он вполне казался вельможей, человеком, которому какой нибудь маркиз де-Данго непременно предложил бы занять стул подле Роганов и Монморанси.
Между тем Гэлен и Гарлей сидели несколько в стороне и были оба молчаливы – Гэлен вследствие робости, а Гарлей вследствие задумчивости. Наконец отворилась дверь; Гарлей моментально встал со стула: в гостиную вошли Виоланта и Джемима. Взоры лэди Лэнсмер с первого раза остановились на дочери Риккабокка: она с трудом могла удержаться от невольного восклицания; но потом, когда увидела скромную наружность мистрисс Риккабокка, – наружность, не лишенную своего достоинства, когда увидела перед собой несколько застенчивую, но в строгом смысле благородную и благовоспитанную женщину, она отвернулась от дочери Риккабокка и с savoir vivre утонченной старинной школы выразила свое почтение его жене, – почтение в буквальном смысле слова: оно выражалось в её манере и словах и заметно отличалось от почтения, оказанного самому Риккабокка, добродушием, простотою и чистосердечием. Вслед за тем лэди Лэнсмер взяла руку Виоланты, в обе свои руки и поглядела на нее с, таким вниманием и удовольствием, как будто она не могла налюбоваться вдоволь её красотой.
– Мой сын, сказала она нежно и с легким вздохом: – мой сын напрасно уговаривал, меня не удивляться. Я в первый раз узнаю, что действительность может, превосходить описание!
Застенчивой румянец придавал лицу Виоланты еще более прелести, и в то время, как графиня снова возвратилась к Риккабокка, Виоланта тихо приблизилась к Гэлен.
– Рекомендую вам мисс Дигби, мою питомицу, довольно сухо сказал Гарлей, заметив, что его мать пренебрегла обязанностью отрекомендовать Гэлен двум даман.
После этого он сел и начал разговор с мистрисс Риккабокка; но его светлый взор беспрестанно останавливался на двух девицах. они были ровесницы; общего между ними, для человека ненаблюдательного, была одна только юность. Невозможно было вообразить более сильного контраста, и – что всего страннее – обе они выигрывали в этом контрасте. Очаровательная прелесть Виоланты казалась еще ослепительнее, между тем как прекрасное и нежное лицо Гэлен становилось одушевленнее и привлекательнее. Ни та, ни другая во время детского возраста не имели близких сношений с равными себе по возрасту и по наклонностям; они понравились одна другой с первого взгляда. Виоланта, как менее застенчивая, начала разговор.
– Итак, мисс Дигби, вы питомица лорда л'Эстренджа?
– Да.
– И вы вместе с ним приехали из Италии?
– Нет; я приехала сюда несколькими днями раньше. Впрочем, я прожила в Италии несколько лет.
– Понимаю! вы сожалеете… впрочем, какая я недогадливая!.. ведь вы возвратились в свое отечество. Но я все-таки скажу, что небо Италии всегда бывает такое голубое…. здешней же природе как будто недостает эффектных красок.
– Лорд л'Эстрендж сказывал, что вы были очень еще молоды, когда он оставил вас. Он тоже отдает Италии преимущество перед Англией.
– Он! Не может быть!
– Почему же не может быть, позвольте вас спросить, прекрасный скептик? вскричал Гарлей, остановившись на середине невысказанной Джемиме мысли.
Виоланта вовсе не воображала, что ее услышат: она говорила очень тихо, – но, хотя и заметно смущенная, отвечала весьма определительно.
– Потому что в Англии для человека с благородной душой всегда открыта благородная карьера.
Гарлей был изумлен этими словами; он отвечал на них легким, притаенным вздохом.
– В ваши лета я сказал бы то же самое. Но наша Англия до такой степени наполнена людьми с благородными душами, что они только толкают друг друга, и потому все поприще их неизбежно покрывается облаком густой пыли.
– Точно такой же вид, как я читала, имеет битва в глазами обыкновенного воина, но не полководца.
– Должно быть, вы читали очень хорошие описания о битвах.
Мистрисс Риккабокка, принявшая эти слова за упрек, имевший прямое отношение к начитанности своей падчерицы, поспешила на помощь Виоланте.
– её папа заставлял ее читать историю Италии, а мне кажется, что эта история составляет беспрерывный ряд кровопролитных войн.
– Это удел общий всякой истории; но дело в том, что все женщины любят войны и воинов. Удивляюсь только, почему!
– А ведь можно догадаться, почему…. правда ли, что можно? сказала Виоланта, обращаясь к Гэлен, и сказала самым тихим голосом, решаясь не позволить Гарлею подслушать их.
– Если вы можете догадаться, Гэлен, то, сделайте милость, скажите мне, возразил Гарлей, выслушав каждое слово, как будто он стоял на противоположной стороне галлерея, устроенной по всем правилам акустики.