Мой роман, или Разнообразие английской жизни
Шрифт:
Гэлен потупила взоры и, по видимому, находилась в затруднительном положении; потом она снова взглянула на Леонарда, с кротким, ангельским добродушием, отражавшимся в голубых глазах её, и, как будто в защиту себя от всех помышлений о более нежной любви, снова произнесла: «брат», и исполнила желание Леонарда.
Взгляните на нее теперь: она сидит между скучными книгами, подле рабочего стола Леонарда, вблизи открытого окна; её прекрасные волосы тонкими прядями прикрывали верхнюю часть открытого лица; она казалась так добра, так спокойна, так счастлива! Леонард изумлялся своему хладнокровию, изумлялся уменью управлять своими чувствами! Его душа стремилась к ней с чувством беспредельной любви; из уст его готовы были вырваться слова: О, если бы вам можно было остаться здесь навсегда! Но слово «брат» как роковой талисман лежало между нам и Гэлен.
Да, она и казалась совершенно как дома, быть может, и чувствовала это, и чувствовала, быть может, сильнее, чем в скучном, холодом доме, в котором ей в весьма скором времени предстояло вступать в права дочери. Вспомнила ли она об этом, сказать трудно; но только вдруг, с тревожным видом и с глубоким унынием на лице, она встала с кресла.
– Однако, мы очень долго задерживаем леди Ленснер, сказала она голосом, в котором были слезы. – Нам пора отправиться назад.
И вместе с этим она торопливо надела шаль и шляпку.
В это же самое время вошла в кабинет мистрисс Ферфильд, с своими гостьями, и начала извиняться в невнимании к мисс Дигби, которой тождества с гением-хранителем Леонарда она еще не знала.
Гэлен выслушивала эти извинения с обычною прелестью.
– К чему это! сказала она:– ваш сын и я старинные друзья: зачем же вам беспокоиться? зачем эти церемонии?
– Старинные друзья! произнесла мистрисс Ферфильд, с крайним изумлением, и потом с большим вниманием осмотрела прекрасную говорунью.
Говорит прекрасно – подумала добрая старушка – пожалуй, еще лучше, чем мисс Виоланта, – да и поскромнее её; а ужь наряд, так, право, я ничего подобного не видала на картинках.
Гэлен подала руку мистрисс Риккабокка, и, после радушного привета мистрисс Ферфильд, гости отправились в дом Риккабокка. Не успели они выйти из саду, как мистрисс Ферфильд догнала их с шляпой и перчатками Леонарда, которые он позабыл.
– Послушай, мой друг, сказала, она полу-ласковым, полу-сердитым тоном: – ведь ты сам знаешь, что никогда бы не было таких прекрасных книг, еслиб на твоих плечах не было такой головы. Поверите ли, сударыня, продолжала она, Обращаясь к мистрисс Риккабока:– с тех пор, как он оставил вас, он уже совсем не тот, каким был прежде; по временам, сударыня, он делается никуда негодным.
Гэлен не могла удержаться, чтоб не повернуться и не взглянуть на Леоварда с лукавой улыбкой.
Мистрисс Ферфильд уловила эту улыбку и, схватив Леонарда за руку, прошептала:
– Скажи на милость, где ты встречался прежде с такой хорошенькой барышней? Небось опять скажешь: старинные друзья!
– Это длинная повесть, моя добрая матушка, с печальным видом отвечал Леонард: – я рассказал вам начало этой повести; а кто знает, каков еще будет конец её?…
И он побежал догонять гостей.
Гэлен продолжала идти под руку с мистрисс Риккабокка. Во время обратной прогулки к дому Риккабокка, Леонарду казалось, что зима веяла на него своим суровым холодом.
Все же он находился подле Виоланты, которая отзывалась о Гэлен с величайшей похвалой. Но, к сожалению, не всегда бывает приятно слушать похвалы тому, кого мы любим всей душой. Иногда этими похвалами вас иронически спрашивают:
– Какое право имеешь ты надеяться? разве потому только, что ты любишь? Ведь все любят ее!
Между тем лэди Лэнсмер, лишь только осталась одна вместе с Риккабокка и Гарлеем, положила руку на руку Риккабокка.
– Гарлей, сказала она: – упросив меня посетить вас, принужден был открыть мне ваше инкогнито, потому что, в противном случае, я бы сама открыла его. Вы, вероятно, позабыли меня, несмотря на всю вашу любезность к прекрасному полу. Во время вашего первого посещения Англии я несравненно чаще выезжала в свет, и однажды имела удовольствие сидеть с вами рядом за обедом в Карлтон-Гоузе. Сделайте одолжение, оставьте ваши комплименты, а лучше выслушайте меня. Гарлей говорил мне, что вы имеете некоторые причины опасаться намерения какого-то дерзкого и безнравственного авантюриста… я смело называю его этим именем, потому что авантюристы бывают во всяком сословии. Позвольте вашей дочери погостить у нас так долго, как вам угодно. При мне, вы можете быть уверены, она будет в совершенной безопасности; а если и вы найдете удобным…
– Позвольте, графиня, прервал Риккабокка, с величайшей живостью:– ваше великодушие обезоруживает меня. От всего сердца благодарю вас за приглашение, которое делаете моей дочери; но….
– Сделайте одолжение, в свою очередь прервал Гарлей: – оставьте ваше «но». Входя в эту комнату, я не знал намерений моей мама. Но лишь только она шепнула мне о нем, я в ту же минуту обдумал его, и убежден, что в этом намерении заключается благоразумная предосторожность. Ваше убежище известно мистеру Лесли, а он знаком с Пешьера. Положим, что скромность мистера Лесли не изменит вашей тайне; но, несмотря на то, я имею весьма основательные причины полагать, что Пешьера догадывается о знакомстве Рандаля с вами. Мне сказал сегодня поутру Одлей Эджертон, что он узнал об этом не от молодого человека, но из вопросов, предложенных ему самому маркизой ди-Негра. Нет ничего удивительного, если Пешьера поставит лазутчиков следить за каждым шагом Рандаля Лесли, за каждым домом, который он посещает, неудивительно и даже весьма натурально, если он будет следить и за мной. Еслиб этот человек был англичанин, я посмеялся бы над всеми его ухищрениями; но он итальянец и в добавок заговорщик. Что он в состоянии сделать, я этого не знаю; знаю только, что убийцы пробирались в укрепленный лагерь и изменники проникали сквозь запертые стены к семейному очагу. При моей мама Виоланта будет в совершенной безопасности, – в этом вы можете быть уверены. Да почему бы и вам не переехать в наш дом?
На все, что касалось Виоланты, Риккабокка не делал возражений; доводы Гарлея пробуждали почти суеверный страх в душе Риккабокка касательно его врага, и он немедленно согласился отпустить Виоланту к графине. От предложения же, касавшегося его и Джемимы, он отказался наотрез.
– Если говорить правду, сказал он простосердечно: – так я в душе своей дал клятву, при вторичном вступлении в Англию, прекратить все сношения с теми лицами, которые знали, какое положение занимал я в отечестве. Чтобы примирить себя и приучить к изменившимся обстоятельствам, я должен был призвать к себе на помощь всю мою философию. Чтоб найти в теперешнем моем, весьма смиренном, существовании те блага, которые облагороживают жизнь, доставляют ей достоинство и спокойствие, необходимо было для жалкой, слабой человеческой натуры вполне и совершенно позабыть минувшее. Для меня было бы крайне прискорбно, переехав в ваш дом, возобновить, при вашем великодушии и уважении, мало того: в самой атмосфере, окружающей ваше общество, сознание о том, чем я был прежде, и потом, в случае, если мое возвращение в отечество окажется невозможным, пробудиться и увидеть себя на всю жизнь тем, за кого меня считают теперь. Будь я один, я доверил бы себя, быть может, всякой опасности; но у меня есть жена… она счастлива теперь и довольна. Стала ли бы она испытывать это чувство, еслиб вы вздумали отнять от неё скромное положение жены доктора Риккабокка? Не привелось ли бы мне выслушивать сожаления, надежды и опасения, которые насквозь-бы пронзили тонкий плащ, которымь прикрывает меня философия? В минуту слабодушие я открыл жене моей свою тайну, и с тех пор уже не раз швыряли в меня моим званием, швыряли слабой рукой, это правда, но все же удары были метки и тяжелы. Никакой камень не поражает так сильно, как камень., взятый из развалин вашего дома, и чем великолепнее был дом, тем тяжелее камень! Примите, неоцененная графиня, под свою защиту мою дочь, берегите ее ужь если отец её не надеется на свои силы исполнить это, и больше ничего не просите от меня.
Риккабокка был тверд в своем слове. Решившись отпустит доч свою, он упросил графиню выдавать ее не иначе, как под именем дочери доктора Риккабокка.
– Теперь еще одно слово, сказал Гарлей. – Ради Бога, не открывайте мистеру Лесли этого распоряжения, не говорите ему, куда вы отправили Виоланту, – по крайней мере до той поры, пока я сам не разрешу вас на подобное доверие. Я уже сказал вам, что за действиями этого молодого человека следует следить со всею строгостью. Дайте мне несколько времени составить, о нем верное понятие. А между, тем мне кажется, что я буду иметь средства узнать, в чем же заключаются замыслы Пешьера, и как далеко они простираются. Его сестра ищет моего знакомства – я непременно предоставлю ей случай. В последнее время моего пребывания в чужих краях я слышал о ней весьма многое, что заставляет меня думать, что она вовсе неспособна быть орудием для графа в его низких, преступных замыслах, что в ней, есть много прекраснейших качеств, и что ее нетрудно привлечь на нашу сторону. Мы ведем войну и должны, внести ее в центр неприятельского лагеря. Дайте мне обещание удержаться от дальнейшей доверенности к мистеру Лесли.