Мой спаситель
Шрифт:
— Вы поцеловали ее, — с видом обвинителя заявила Лине.
Он медленно слизал последние крошки с ладони.
— Вы ревнуете.
— Ревную? — взвизгнула она. — Не говорите глупостей. — Она сцепила пальцы, чувствуя, как щеки заливает предательский румянец. — Вы видите... всего лишь мое отвращение.
— Отвращение? — ухмыльнулся он, и глаза его заблестели. — Сомневаюсь, что жена пекаря нашла меня отвратительным.
Она готова была взорваться от ярости. Каким самоуверенным наглецом выглядел цыган,
— Жена фермера, — заключила Лине, сложив руки на коленях, — без сомнения, привыкла к грубым крестьянским объятиям.
Он заливисто расхохотался.
— Теперь это «грубые». Мне кажется, вы меня оскорбляете, миледи! — Вдруг он обернулся и посмотрел на нее с интересом, от которого ей захотелось убежать и спрятаться. — М-м, так вы думаете, что я был груб с ней?
Он подошел к Лине.
В мгновение она вскочила. «Неужели конюшня всегда была такой узкой, здесь так мало места!»
— Мне все равно, как вы с ней себя вели.
Он подошел ближе еще на шаг.
— А мне кажется, вам не все равно, миледи. Еще как не все равно.
Она сделала отчаянную попытку заставить его опустить глаза, состроив гримасу презрительного пренебрежения. Но куда ей было тягаться с этими страстными синими глазами, под взглядом которых она растаяла, как масло на свежеиспеченной булочке. Она быстро перевела взгляд на солому у него под ногами.
— Собственно говоря, — добавил он, подойдя к ней так близко, что она чувствовала тепло его дыхания, — я думаю, что вам... самой понравились эти грубые объятия.
Должно быть, Дункан догадался, что Лине попытается ударить его за эти слова, потому что его левая рука метнулась и перехватила ее запястье, прежде чем она смогла ее поднять. Через мгновение он схватил ее за другую руку. Лине оказалась в ловушке.
Время остановилось, когда он вперил в нее туманный, поддразнивающий взгляд. Целую вечность он изучал ее, внимательно разглядывая лицо, запоминая каждую деталь, пронзая ее насквозь, словно собираясь заглянуть в самую душу. Затем, рассмеявшись, он отпустил ее.
Она сделала глубокий вдох. До этого момента она не чувствовала, что перестала дышать, и не замечала, что, когда она улыбается, в уголках его глаз собираются такие симпатичные морщинки.
— Вы, Лине де Монфор, — сказал он, — боитесь меня.
Она потеряла дар речи и не нашлась, что ответить.
Он покачал головой.
— Вы, которая так храбро оскорбила Эль Галло в доках и осмелилась бросить вызов самому Сомбре, вы боитесь... грязного цыгана.
— Я не боюсь, — шепотом возразила она, в глубине души признавая,
— Ведь вы стараетесь держаться от меня подальше. Вы делаете вид, что это от отвращения, но я так не думаю... — Он покачал головой со своей издевательской вежливостью.
— Я в самом деленахожу вас отвратительным, — заявила она. Но заставить себя посмотреть ему в глаза после этих фальшивых слов, даже когда черная прядь снова упала ему на лоб и в синих глазах засияла насмешка, она не могла.
Лине не ожидала, что после сказанного он рассмеется так искренне и весело, от души.
— О да, отвратительным! И что же именно вызывает такое отвращение? — спросил он, снова приближаясь к ней.
Она попятилась. В цыгане не было ничего отвратительного и отталкивающего. Все в нем было восхитительным — восхитительным и опасным.
— Мой нос? Мои глаза? — голос его стал мягче, обволакивая и соблазняя ее, даже когда она попятилась дальше по проходу. — Мои губы?
Она сделала еще один шаг назад, но споткнулась о брошенную на земле лопату и едва не упала. Цыган протянул руку и схватил ее за локоть как раз вовремя. Но к тому времени она уже прижималась спиной к деревянному стойлу.
— Наверное, у вас вызывают отвращение... мои прикосновения, — сказал он.
Она оказалась в ловушке, зажатая между стеной и мужчиной, чья мужественность, казалось, соперничала по силе с прочностью дерева.
— Должен ли я теперь, — прошептал он, — показать вам, как я поцеловал жену фермера?
— Нет, — она оцепенела. Только не поцелуй, что угодно, только не поцелуй. Но ее губы уже дрожали от предвкушения. Не имело значения, что он делает, не имело значения, как бешено бьется ее сердце, она не уступит его натиску.
— Вот так я поставил свои грубые бедра, — он стал у нее между ног, раздвинув их коленями, прижавшись к ней всем телом, и от такой интимности она лишилась дара речи, несомненно, ощущая его желание. — Потом я положил свою отвратительную руку сюда. — Он перехватил одной рукой ее левое запястье, затем правое и положил ее ладони на свою мощную грудь. Затем Дункан нежно дотронулся до ее шеи. Его палы были, как шелк, когда скользнули по ее гладкой коже и прикоснулись к завиткам волос на затылке.
Дыхание у Лине участилось. Она не осмеливалась взглянуть на него.
— Потом, — прошептал он ей в уголок рта, — я прижал, мои грубые губы... вот так.
Губы его сомкнулись так, словно она была кубком сладкого вина, и язык нежно прикоснулся к ее губам, пробуя их на вкус, искушая ее. Она крепко зажмурилась, пытаясь противостоя! собственным желаниям, вознося молитвы, чтобы огонь, который разгорался внутри нее, погас. Но все было напрасно. От его поцелуя из головы улетучились все мысли.