Мой театр. По страницам дневника. Книга II
Шрифт:
Оказалось, перед парижскими гастролями, когда мои коллеги-премьеры поняли, что я слег надолго, решили поставить руководство театра в известную позу, потребовав за свои выступления большие гонорары, взяли больничные листы. В результате Уваров все-таки поехал танцевать в Оперa, а Филин нет. Вся французская пресса, зрители сожалели, что меня не было на тех гастролях. Вместе с труппой ГАБТа я вернулся в Москву.
Приехал на вручение премии. С возглавлявшей «Триумф» З. Б. Богуславской встретились очень тепло. Она ко мне всегда замечательно относилась, любила, мы с Зоей и теперь часто переписываемся. Компания награжденных у меня подобралась потрясающая: актер А. Баталов, дирижер Ю. Темирканов, джазмен, композитор
Премия – это приятно, но надо было продолжать свое восстановление. Два месяца я сидел на сильнейших антибиотиках, приехав домой, стал делать все, чтобы привести свой организм в порядок, пошел к китайским врачам на иголки. Каждый день ходил в тренажерный зал, на массаж. Те, кто видел мою ногу, не могли скрыть своего ужаса. По их лицам не составляло труда прочесть приговор – танцевать не будет. Но у меня, на удивление, сомнений по этому поводу вообще не было.
Позвонил В. Я. Вульф, сказал, что в Москву приехал известный дирижер, будет выступать в Большом зале Консерватории с одним из концертов С. Прокофьева, пригласил составить ему компанию. Машины у меня не было, я передвигался по городу пешком. Иду, вижу в киоске продается газета с фотографией Гийома Депардье. Купил ее, а там написано, что после операции у него начался сепсис, потом гангрена, и что ему отняли часть ноги…
По дороге я эту газету выбросил. Встретился с Вульфом около консерватории, сели слушать концерт. Именно в этот момент ко мне пришло осознание того, что произошедшее с Гийомом могло случиться и со мной. Тут меня прорвало, слезы рекой полились. Виталий Яковлевич всполошился: «Коленька, что-то случилось? Тебе больно, плохо?» – «Нет, я только сейчас понял, что мог, как Гийом…»
6
13 марта я вернулся в Капбретон. В CERS обнаружился новобранец парень-футболист из Владикавказа, которому спонсоры оплатили не только курс реабилитации, но и личного переводчика. Им оказалась простая русская женщина откуда-то из глубинки, очень бойкая, вышедшая замуж за француза. Как-то мы с ней болтали, она и говорит: «Ой, я столько про вас тут наслушалась, мне столько про вас понарассказали, не представляете! Они все уверены, что вы из КГБ, не простой больной». Я от смеха чуть не задохнулся, но с серьезным видом спросил: «А что так?» – «Во-первых, номер у вас люкс, очень дорогой; во-вторых, их потрясло, что вы черную икру ложками едите. Значит, вы очень богаты, они сказали. К тому же вас весь Новый год поздравляли президенты и премьер-министры. Особенно их потрясло поздравление Раффарена, они его, в отличие от остальной почты, смогли прочесть!»
Конечно, очень смешно слышать такое признание, но реальное положение моих дел было далеким от смеха. Снова занятия с утра до вечера. Врач увеличил нагрузки. Я начал бегать в компании футболистов. Чудовищное испытание! Нога немела, отказываясь двигаться. В моей любимой сказке – «Русалочке» Г.-Х. Андерсена – ведьма говорит: «При каждом шаге тысячи кинжалов будут впиваться тебе в ноги». Один в один так происходило и со мной.
Для восстановления сил, увеличения мышечной массы мне посоветовали есть мясо, а я обожаю сырое мясо. Я каждый день ходил куда-нибудь в ресторан и поглощал огромный стейк тартар, иногда двойной.
Потихоньку я стал округляться, но мышцы прооперированной ноги к концу моего пребывания в центре восстановились меньше чем на 50 %. К моему большому удивлению, когда я уезжал домой, со мной никто из медперсонала не вышел попрощаться. Потом выяснилось, что им было стыдно смотреть мне в глаза, никто не рисковал сказать, что танцевать я не буду никогда.
Еще любопытная деталь. Каждую среду в кинозале CERS для желающих крутили два фильма: первый про то, как делается во всех подробностях реальная операция; второй – что-то типа мультфильма, как правильно распределять нагрузку на мышцы. Я пришел посмотреть кино перед самой выпиской. Рядом со мной сидели ребята, только приехавшие на реабилитацию после операции. Сидим, смотрим, и вдруг эти огромные баскетболисты, регбисты, у которых я проходил под мышкой, как начали рыдать. Они с ужасом наблюдали операцию, как из ноги вынимают мышцу, скручивают ее, сшивают. Мне же, наоборот, все показалось очень интересным. Впоследствии эти знания по поводу правильной работы мышц очень пригодились в педагогике.
Пети в тот момент ездил по Франции со спектаклем «Ролан Пети рассказывает…». В марте, собираясь выступить в Бордо, он пригласил меня приехать и в назначенный день прислал машину. Когда Ролан стал говорить о Большом театре и о «Пиковой даме», в зрительном зале зажгли свет, на меня направили луч, я встал, раскланялся при вручении букета. Было очень приятно получить такой подарок от Пети. Всё его окружение говорило: «Он ни к кому, как к вам, никогда не относился, как он любит вас!» После прекрасного ужина мы с Роланом расцеловались, он посадил меня в машину. Я отправлялся обратно в Капбретон.
Второй месяц моего восстановления в центре пролетел очень быстро, курс лечения закончился – как оказалось, не принеся ожидаемого результата.
7
Вернувшись в Москву, 13 апреля 2004 года, я первый раз после травмы пришел в репетиционный зал Большого театра. Навещая меня в парижской клинике, Элизабет Платель, тоже недавно перенесшая операцию на колене, сказала: «Николя, я приглашена на „Benois de la Danse“. Выйдешь со мной в Москве танцевать аdagio из „Раймонды“?» Церемония должна была состояться 28 апреля на сцене ГАБТа, я начал заниматься 13-го…
Когда М. Т. Семёнова ушла из театра, мне дали вести ее класс. Как только я получил травму, в 11:00 моего класса не стало, весь «семёновский полк» разошелся по другим педагогам. Наш Зал № 4, самый неудобный из всех в театре, пустовал. Я попросил свою приятельницу, концертмейстера Лену Сердюк, тогда Праздникову, мне помочь. Она бескорыстно приходила каждый день, играла, я в одиночестве делал экзерсис.
Спустя неделю ко мне подошли балерины Степаненко, Андриенко, Петрова: «А чего ты один занимаешься? А мы?» – «Да неудобно, девочки, я делаю все еле-еле…» Они: «Ничего». Стали ходить со мной заниматься. Все, кто учился у Семёновой, опять собрались.
Пока я лежал во французской клинике, в труппу приняли Пашу Дмитриченко. Его так «хорошо» учили в Московской академии хореографии, что он тут же порвал ахилл. Вернувшись в театр после операции, Паша женился на артистке Оле Клыпиной, которая его ко мне и привела: «Ты, Коля, восстанавливаешься, и Паша восстанавливается». – «Ну, приходите ко мне». Они тоже стали ко мне на класс ходить, потихоньку набралось много народу.
Меня не было в театре с ноября по март. В мае кое-кто из старшего поколения педагогов ГАБТа вдруг очнулся и пошел к руководству на меня жаловаться, человеку вдруг резко понадобился именно наш зал, маленький, неудобный, и именно в 11:00…
Пришлось, как и прежде, идти к директору театра Иксанову: «Анатолий Геннадьевич, я отсутствовал полгода. Полгода пустовал зал. За полгода педагог не сообразила, что ей хочется заниматься в 11:00. Вам не кажется это странным?» Зал остался за мной, но по театру пошли слухи, что Цискаридзе не успел вернуться, как начал скандалить.
Но меня эти дрязги не волновали. Я думал, как привести в порядок ногу. В Большом театре была целая система лестниц: от первого этажа до крыши (путь длиною в пять ярусов). Каждый день, шагая через две ступеньки, я поднимался на самый верх, потом спускался, опять поднимался, наступая всегда с левой ноги, чтобы ее, прооперированную и слабую, закачать.