Мой труп
Шрифт:
Губы разъехались. Меня отпустило.
Я должна была сказать не «конфликт», а «мотив». Но мотив - терминология детектива. Театроведческий термин - конфликт, столкновение интересов. Без конфликта нет пьесы. И, к слову, у Арины с Андреем обрисовался конфликт. Они поссорились в театре. Янис свидетель. Она ушла от меня последней. Ян, Сашик, Женя, Доброхотов, Рита и Оля - засвидетельствуют, она осталась в квартире.
И все-таки я не сомневалась в ее невиновности.
Арина не лгала мне. Я знала ее с первого курса. Она умела виртуозно, вдохновенно, гениально врать. Но я знала, как
«Но она не сказала вам про ссору», - напомнил мой мент.
«Это естественно. Ведь Андрей оскорбил ее! «В вашем почтенном возрасте пора знать телефон эскорт-сервиса» - в наши тридцать с хвостом мало похоже на безобидную шутку, на дружеское воспоминание о прежних, веселых карамболях…»
Странно - обычно Андрей охотно обслуживал все предложенные ему манюрки. Наверное, его завел ее тон. Ставшая неизменной самовлюбленно-надменная интонация «Как меня принимали студенты в Харькове». Но это не повод убивать.
«Он оскорбил ее», - мент многозначительно поджал губы.
«И его оскорбление не вписывалось в ее идеальный образ самой себя - Героини. Поэтому она забыла о нем. Забыла и не сказала мне. Потому что забыла - вычеркнула, стерла, убила воспоминание насмерть. Вот потому она не могла убить Андрея… Убийство слишком трудно забыть!»
«Неплохо», - похвалил Игнатий Сирень.
Моя логика показалось менту логикой бреда. Он не учился в театральном.
Он просто не знал Арину!
Не знал, что лет семь назад настало новое время. Время биде.
В лунное лето после двух разводов мы с Ариной смеялись над некой обуржуазившейся «леди», обмолвившейся: «Представьте, в их доме нет даже биде!»: «Можно подумать, - распинали мы ее чванливый снобизм, - она выросла не в Советском Союзе и не может обойтись без биде. Неужели она не помнит, какой была раньше?»
Мы, две разумницы из театрального, великомудро размышляли о том, что, поднимаясь по ступенькам вверх, человек постепенно открещивается от себя-прошлого…
А потом Арина купила квартиру и поставила в ванной биде. И когда я привычно пошутила на эту тему, вдруг осадила меня: «На самом деле биде очень нужная вещь». Впрочем, важно не что она сказала, а как…
Арина перестала смеяться над собой - она играла на полном серьезе. И это был совсем иной, не наш жанр - не «розовая» и не «черная», и не французская, и не комедия - наша с ней драма.
Как-то постепенно она изменилась - сначала изменила прическу и цвет волос, затем сменила кривоватые зубы на керамические, три раза сменила квартиру, пять раз машину, два раза профессию.
Сначала Арина открыла театрально-концертное агентство и привозила в Киев спектакли. Но так же постепенно, как и она сама, ее агентство сменило направленность, став рекламным. Ее клиентами стали дорогие магазины и политики средней руки. Арина с легкостью скармливала им самые тухлые идеи, затыкая все возражения гордым «Я, между прочим, театральный критик. Я закончила театральный».
Она была самой успешной из нас. Она могла бы и не общаться с нами, если бы мы не были жизненно важной частью ее имиджа - ее богемным ореолом. И я уже перестала одергивать ее, когда она говорила: «У меня есть парочка голубых. Такие забавные. Вы не представляете, что они недавно устроили!»
Мы были нужны ей не меньше, чем ее «Хаммер», ее квартира в центре, ее коллекция туфель. А может, мы нужны были ей, чтобы чувствовать себя живой. Живой, а не глянцевой куклой в часах Картье, серьгах Тиффани, шубе Фенди… Потому что теперь, когда Арина левою пяткой вымучивала тысячи в месяц и, облазив все фирменные бутики, громогласно жалобилась, что модели Дольче и Гуччи - полный отстой, она чувствовала себя менее счастливой, чем в то далекое лето, когда у нее были одни приличные туфли - обе с левой ноги, украденные мной из универмага.
Театральная красота - такой вкусный соус, под которым можно съесть родного отца. Социальная красота - такой вкусный соус, под которым можно съесть самого себя… Давным-давно, сидя в бархатном кресле театра, я страстно мечтала проскользнуть в беспроблемно-прекрасный мир «замка». Но на пятом курсе, засев за курсовую «Смерть в творчестве Жана Ануя», нежданно разочаровалась в любимом спектакле.
Стоило мне перестать быть обычным зрителем, став театроведом, вгрызающимся в суть до костей, я поняла: в нем нет главного - ответа на вопрос «Зачем это?». Смех ради смеха, дорогая театральная красота ради дорогой красоты. Вместо конфетки в красивой обертке тебе подсунули фантик.
И все же Арине удалось проскользнуть туда сквозь «зеркало сцены»… Она навечно осталась в «замке». В красивом, дорогостоящем мире, где никто не задается вопросом «Зачем?».
А я?…
Я была и осталась единственным человеком, который знает о ней всю правду. И правда, единственным! Потому что Арина ее больше не знала. Она знала другую Арину - Главную Героиню спектакля, похожего на бесконечный звездопад конфетти: авантюры, любовные признания, платья, павлины и загадочно перемещающиеся декорации из белых колонн, представляющие ей новые картинки красивой жизни. Казино в Монте-Карло. Краниосакральный массаж в Таиланде. Венский бал в киевской опере. Она не желала знать никакой другой. Ее социальные маски, костюмы и роли вросли в плоть и кровь. А я стала ее любимейшим зрителем!
Но иногда мы садились и вспоминали запоем лето после первого курса, и глупого Мишу, которому мы вымыли пол, и его глупую бумажку непознанной валюты, которую мы тут же обменяли и получили какие-то смешные копейки. Эти жадные воспоминания походили на половой акт, на безудержное совокупление. Это и было чем-то подобным. Потому что только проживая вновь и вновь наши прошлые приключения, мы вновь были вместе, мы были прежними, моя бывшая подруга Арина воскресла. Она и хотела воскреснуть - почувствовать себя прежней.
Мы делали это часто. Слишком часто, чтоб не осознать однажды: все наши «А помнишь?» превратились в заезженную пластинку. И сколько бы мы ни повторяли их, это уже ничего не изменит.
«Отлично!
– Игнатий Сирень держал в руках мою курсовую «Образ Арины в спектакле…» - Но где же финал?»
Занавес поднялся.
Я сидела на проломленной лавке, вглядываясь в пустоту внутри. Это была иная пустота - одиночество. Я только что похоронила свою лучшую подругу.