Мой труп
Шрифт:
Я все же протянула продавщице еще один рубль. Она обменяла его на стакан. Вид у нее был недовольный. Я не развеяла ее подозрений. Я стояла и обреченно смотрела на пенную влагу - если я выпью ее, мне станет плохо. Так же плохо, как стало вчера на стадии интервью с Доброхотовым.
Первый раз я пыталась покончить с собой из-за несчастной любви к Косте. Второй раз - из-за несчастной любви к Косте. Третий и все последующие - из-за бессмысленности собственной жизни.
Держа полный стакан в руке, я пошла вдоль дороги. Если бы я шла с этим стаканом по сцене - я была бы символом всей своей тупиковой, набившей оскомину жизни.
Пена в стакане осела. Я вылила квас на траву и бросила емкость в урну. Если бы я была на сцене, мой поступок вполне мог символизировать отказ от всех прошлых заблуждений.
Но что делать дальше? Как закончить мизансцену? Самоубийством? Канканом? Врубить церковные песнопения?
Если бы я была на сцене, режиссер придумал бы мне два десятка красивых финалов. Проблема лишь в том, что я - не на сцене! Люди - не актеры. А жизнь - не театр, где у каждой истории есть тема, идея, сверхзадача. Где все поступки - логичны, все ошибки - зачем-то, и даже карандаши роняют не просто так, а с большим смыслом.
«Жизнь и театр подчиняются одним и тем же законам», - оспорил Игнатий Сирень.
Как я могла забыть? Этот спор, начатый в конце последнего курса, мы так и не успели закончить. И. В. категорично не принимал мою теорию театра-не-жизни:
«Спроси у любого психолога, и он скажет тебе: все жесты, все слова - что-то значат. Даже те, которым мы не придаем никакого значения. Даже наши оговорки - диагноз. И если ты не слепоглухонемой идиот, который видит только то, что привык видеть, хочет видеть, научен видеть… В чем твоя проблема?» - гаркнул он.
«Не знаю я…»
«В чем проблема главной героини?»
«Она плыла по течению. И приплыла… А кроме того, ее могут обвинить в убийстве», - ответила я.
Почему так легко анализировать пьесу? Почему так трудно понять свою жизнь, даже если она похожа на банальную пьесу?
«Какие изменения происходят с героиней по ходу?»
«Она начинает оценивать свое окруженье реально. Она начинает думать. Но от этого ей только хуже…»
«Ну, так думай дальше, работай мозгами.
– Игнатий Сирень был вечно глух к моим жалобам.
– Ты ж не слепоглухонемая идиотка».
Спорный вопрос.
Мозгами… Ну ладно.
Исходя из законов трагедии, Костя мог убить Андрея. Достаточно предположить, что в предпоследнем действии пьесы между ними образовался конфликт.
Однажды Костя ударил меня. Вернее, меня ударил шкаф, но вряд ли его можно в том обвинить - Костя толкнул меня. Больше часа мы яростно спорили, был ли прав Галилей, отказавшись от своих убеждений.
«Конечно, прав, - горячилась я, - он не пошел на костер и все равно вошел в историю с текстом «"И все-таки она вертится!"».
Как и прежде, я измеряла жизнь результатом, включая красивый надгробный памятник. Как в пору нашей любви, считала «Не важно как, лишь бы быть!…» Как и Арина, я всегда принимала похабные законы ток-шоу: кто вымутил приз, тот и прав. Мне всегда было трудно понять антитеатроведческую теорию Кости: «Не важно, для чего ты живешь, важно как…»
«Да пойми ж!
– не знаю зачем, я пошла до конца, уповая на свою упрямую логику.
– Галилей получил и то и другое! И жизнь, и посмертную славу. И теорию его позже признали. Так кому, в каком месте лучше, оттого что Джордано Бруно сгорел за идею живьем? Только фанатики умирают из принципа! И дураки. И, если хочешь знать, настоящая Жанна д'Арк тоже подписала отречение, потому что хотела выжить. Ее просто подставили и все равно сожгли. Но она не была принципиальной дурой!»
Мы перешли на крик, завелись, замахали руками… Мой забитый материалистической логикой затылок с грохотом врезался в шкаф. И, как всегда в экстремальных ситуациях, я ощутила бескрайнюю пустоту. И она была сильнее, чем боль.
«Ты же мог убить меня, Янис, - еле слышно сказала я.
– Из-за чего? Из-за Галилея?»
«Прости, - выдохнул он.
– Но ты не должна так говорить. Знаешь, мне легче убить тебя, чем поверить, что ты настолько не понимаешь меня!»
«И что дает нам эта сцена?» - заинтересованно спросил Игнатий Сирень.
Глава шестая
Может быть, я не такая, какой ты хотел меня видеть. Не та, которую ты выдумал в первый день нашего счастья… Но не требуй у меня большего… Позволь мне жить. Жан Ануй. «Эвридика»
Почему мне стало так больно? Так трудно дышать…
«Ты не ешь почти сутки», - услужливо предположил здравый смысл.
Когда я ела последний раз? Вчера - во время обеденного перерыва. Это хорошее объяснение, очень хорошее.
Почему мне захотелось бежать - мчаться, нестись… Почему? От кого?
Мне нужно было увидеть кого-то. Хоть кого-нибудь! Прямо сейчас.
Я воскресила мобильный.
«Здравствуй, моя любимая девушка», - поприветствовал меня Андрей с того света.
Я не знала, кому позвонить.
Телефон вскрикнул, решив вопрос за меня, - это было хорошее решение. Очень хорошее!
– Почему ты не берешь трубку?!
– Сашик взволнованно пропустил приветствие.
Саша всегда был заменителем Кости - чем-то вроде сорбита, заменителя сахара.
– Яныч звонит тебе! Он просил меня позвонить тебе…
– Я не могу говорить с ним сейчас, - открестилась я.
– Не можешь. У него сдох телефон. Он с утра барахлил… Яныч звонил тебе из автомата. В два он приедет домой. Позвони ему на домашний…
– Давай встретимся!
– Что-то случилось?
– Грустно.
Объяснение было исчерпывающим.
– Я на репетиции в Октябрьском дворце. Слушай… а твой мундштук с тобой?!