Мой труп
Шрифт:
Вы правы, Игнатий Валерьевич, жизнь не отличается от театра!
Я внимала размеренному стуку колес. Я ехала домой с чистой совестью и ощущением выполненной работы. У меня был свидетель - надежный свидетель моей непричастности ко всему, что случилось в квартире после того, как за мной захлопнулась дверь. У меня осталось достаточно времени, чтобы убрать и набрать «02». У меня имелись развернутые ответы на все «кто», «почему» и «зачем», которые я не задавала одиннадцать лет… У меня не было иллюзий. Но нынешний день вознамерился отобрать их у меня окончательно. А значит, они у меня все-таки были.
Вы правы, Игнатий Валерьевич!
«А почему героиня считает свою жизнь бессмысленной?» - Хороший вопрос!
Чего я только не наговорила Инне… Но это помогло породить ключевую фразу «Я разучилась верить». В себя. В лучшее. В любовь. В патриотизм. В то, что на свете существует хоть одна вещь, которая не лопнет завтра, как мыльный пузырь. Хоть что-то, за что стоит бороться. Во мне не осталось ни капли жизнелюбия: ни жажды жизни, ни воли к жизни, ни элементарного инстинкта самосохранения, когда помирать не хочется уже потому, что смерть кажется неестественным занятием, ей противится твоя природа.
И одной-единственной причиной, по которой я все же не хотела умирать, была моя природная, кровная, родная вредность: «Не дождетесь!»
Но оказалось, мне не нужно кончать с собой…
«Не знаю, - послала я улыбку И. В., - чью смерть я сегодня расследовала? Андрея? Или свою?»
Я так и не узнала, кто из наших убил его, но…
Я давно умерла!
Странно, что Андрею пришлось умереть, чтобы я поняла, насколько я мертва. Все, что составляет меня, - мертво. Все, что я любила, было мертвым - мертвая профессия, мертвая дружба, мертвая страна, мертвый дедушка на Байковом кладбище, мертвые единомышленники на книжных полках - Ануй, Блок, Цветаева. «Каменная безнадежность всех моих проказ». «Нельзя же всю жизнь только забавляться, мсье Орас!» Иначе однажды захочется тупо накопить деньги на похороны и разбить свою голову, как вазу об пол. С размаху и вдребезги. И таким образом решить все свои проблемы.
Я давно умерла - потому мечтаю о смерти. Такой простой и понятный ответ. Не так ли, Игнатий Валерьевич?
Как часто, возвращаясь ночью домой, я мечтала встретить человека, который без лишних эмоций, равнодушно и молча, воткнет мне нож в грудь. И пойдет своей дорогой, не задаваясь мыслью, кто я такая, как меня зовут, чего я хотела, о чем мечтала, для чего жила. И иногда мне казалось, что, рано или поздно, моя мечта осуществится.
Она осуществилась.
«Привет, Андрей!…» - любила петь Оля при встрече с Фирстовым.
Привет, Андрей! Я мертва, как и ты. Я умерла - уже давно. Быть может, в 1980 году, когда умер мой дедушка, единственный мужчина, который любил меня. Или в 1991, когда распался Союз, и я сказала себе: «Хватит. Больше вы меня не обманете!» Или в 1998, когда я сказала: «Хватит, меня тошнит от вашей любви». Или в 1997, когда, решив, что театр умер, я ушла искать себе новую, беспроблемную, сытую жизнь. Или в 1999, когда я вдруг осознала, что моя жизнь не имеет смысла.
Кого винить? Время? Эпоху? Беспредельные 90-е или И. В., научившего принимать любой беспредел? Вечную искательницу приключений и легких денег мою подругу Арину или Владимира Ленина, так некстати оказавшегося полным говном. Жана Ануя? Бесстрашного Овода? Несчастную любовь? Неудачный брак? Виктюка? Себя?
Можно ли исправить ошибку длиной в одиннадцать лет? Ошибку длиной в целую жизнь? Или проще вырвать страницу? И умереть от бессмысленности собственной жизни, подкрепленной глубоким, развернутым ответом…
Как странно, что только смерть Андрея заставила меня вновь ощутить на зубах этот забытый вкус - вкус смысла.
Сегодняшний день был на диво осмысленным. У него должен быть достойный финал. Вчера я приняла четыре таблетки. Сегодня…
Я вышла на улицу.
Мир был так щедро раззолочен июльским солнцем, что казался нереальным. Люди ели мороженое. Бабулька в грязноватой бейсболке торговала пирожками-тошнотиками. По большому счету, весь окружающий мир всегда казался мне плохо нарисованным театральным задником, на фоне которого я играю свою роль. По большому счету, я никогда не считала этот мир - настоящим.
Я подошла к лотку с мороженым. Я хотела купить пломбир в шоколаде - как в детстве. Телефон тихо пискнул - пришла эсэмэска. Я взглянула на экран. Я смотрела на него с полминуты. И прежде чем до меня дошел ее смысл, мою кожу покрыл слой льда, тонны снега, обвалившегося на меня, подобно горной лавине, похоронившего меня под собой.
Я сидела в холодильнике вместе с Андреем. Я была там с ним!
Я сделала над собой усилие - и наконец перешла иллюзорную черту, отделявшую меня от Настоящего мира.
Это было SMS от Андрея.
Когда ты приедешь домой, нам нужно поговорить. Не отдавай меня никому! Твой Андрей.
Глава восьмая
Молодой человек в плаще, который с самого начала действия молча сидел в глубине сцены, смотрит на них, тихо встает и, подойдя к ним ближе, прислоняется к колонне. Жан Ануй. «Эвридика»
«Естественно… телефон наверняка остался при нем, и он мог отправить мне сообщение».
Это совсем не казалось мне чем-то невозможным. Именно в самые маразматичные моменты моей жизни я вдруг успокаивалась, как будто все наконец становилось на свои места. Мир был именно таким, каким я считала его. Мир состоял из сгустков бреда. Стыд горячил гортань. Я же обещала: «Я не брошу тебя!» Я подумала, а он услышал. Это естественно.
Страха не было. Я никогда не боялась смерти. Я никогда не сомневалась в существовании жизни после смерти. Я шла домой. И Андрей ждал меня дома. По дороге я зашла в магазин и купила зубную пасту. Отсчитывая деньги, я думала: «Видите, я не сошла с ума. Напротив…»
Я купила пасту, бутылку воды и пачку пельменей. Пока я буду готовить ужин, мы будем говорить. Он хочет поговорить со мной, но он не может говорить. Это естественно. Он хочет, чтоб я говорила с ним.
Один писатель, у которого я брала интервью, утверждал, что умершие не понимают, что они умерли. Не понимают, почему живые сторонятся их. Так написано в «Книге мертвых». Египетской. Или Тибетской. Потому, когда умерла его мать, он провел с ней три дня, чтобы ей не было одиноко и страшно.