Мой взгляд на литературу
Шрифт:
Боюсь, что это будет невозможно. То есть, разумеется, это возможно, но только каждая очередная ее форма, выходящая из следующей редукции, окажется вместе с тем еще слишком «обширной» для человека, хотя уже – относительно «оригинала» – упрощенной вследствие потери элементов.
Машина будет тогда делать то, что делает физик, объясняя широкой общественности теорию гравитационных волн при помощи скупого арсенала школьной математики. Или то, что делает мудрец в сказке, который приносил жаждущему знаний королю по очереди – библиотеку на спинах стада верблюдов, затем – сотню томов во вьюках мулов, и, наконец – толстые книги, которые нес раб, ибо для короля эти очередные «редакции» были все еще «слишком обширны».
Из этого видно, что мы не должны уже рассматривать следующую (третью) возможность.
C) Машина может преодолеть интеллектуальный предел человека как в диапазоне того, что человек еще может, так и в диапазоне того, чего человек уже постичь не может.Потому что эта возможность следует как вывод при опровержении второй.
Вероятно, для того, до чего человек сможет разумом дойти сам, машина будет нужна человеку не иначе, как в качестве раба, который выполнял бы за него трудоемкие вспомогательные операции (счет, доставка нужной информации, а значит – «вспомогательная память» и «ассистент в последовательных операциях»). Там, где разумом он сам не дойдет, машина предоставит ему готовые модели явлений, готовые теории. Тогда вопрос – антиномический – о том, «как можно контролировать то, чего нельзя контролировать?». Может, следовало бы создать «машины антагонистические», которые бы взаимно (по результатам деятельности) контролировались? Но что делать, если они представят на выходах противоречивые результаты? Поскольку в конце концов от нас зависит, что мы сделаем с теориями, рожденными машинами, в столь конфликтной ситуации можно бы эти плоды автоматического воплощения и в печь бросить. Другое дело с машинами управляющими, то есть с теми, которые являются самым вероятным, по сути дела, воплощением усилителя интеллекта Эшби. Г-жа Эйлштейн подвергла сомнению строительство «электронного
Science Fiction много нагрешила, а одно из ее наибольших прегрешений – это тотальное, как норма, фальсифицирование реальных обстоятельств, в которых и из которых рождаются открытия или изобретения. В Science Fiction сначала нет ничего, затем неожиданно появляется какой-то большой разум и строит «сам» ракету, на которой полетит, да еще сразу же на Луну; или опять группа каких-то людей строит машину, которая «сразу» принимается за то, чтобы покорить человечество. Сам я тоже здесь не без греха. Все же я думаю, что такие вещи можно писать, потому что это между прочим также и наукоподобная сказка, развлечение; однако же с реальностью такие образы не имеют ничего общего. Роботов, одаренных человеческой индивидуальностью, не будут строить, только разве что в таких целях, какие Фриц Лейбер представил в своем романе «The Silver Eggheads» [201] , в котором присутствуют даже развлечения с электронными дамами, которые во время «этого» органным голосом напевают Баха или имеют хвост как химеры. Зато появятся и будут разрастаться машинные центры, управляющие производством, товарным оборотом, распределением, услугами, как и управляющие исследованиями (координация усилий ученых, поддерживаемых в фазе ранней «симбиотически» вспомогательными машинами). Следовательно, такие локальные координаторы нуждаются в вышестоящих в масштабе, скажем, страны или континента. Возможны ли между ними конфликтные ситуации? Конечно, возможны. Происходить будут конфликты в плоскости инвестиционных, исследовательских, энергетических решений, ибо надо ведь будет определять приоритеты различных действий и шагов, принимая во внимание множество взаимно связанных факторов. Надо будет такие конфликты разрешать. Разумеется, поэтому скажем быстро: это будут делать люди. Очень хорошо. Следовательно, решения будут касаться проблем огромной сложности и люди – контролеры Координаторов – должны будут, чтобы разобраться в представленном им математическом море, прибегнуть к помощи других машин, а именно – оптимизирующих решения. Над всем этим существует глобальный аспект экономики; ее также следует координировать. Планетарный Координатор – это машина с «личным советом», состоящим из людей, которые проверяют локальные решения систем «контролеры – машины» отдельных континентов. Как это делают? Они имеют собственные машины для оптимизации решения. И так: возможно ли, что их машины, дублируя, в целях контроля, работу континентальных машин, дадут разные результаты?
201
«Серебряные яйцеглавы» (англ.).
И это абсолютно возможно, поскольку каждая машина, во время выполнения определенной секвенции шагов, из которых складывается решение задачи (методом, допустим, очередных приближений, ибо материал переменных огромен), становится каким-то образом пристрастна. Известно, что ни один человек в принципе не может быть беспристрастным; почему должна быть беспристрастна машина? Пристрастность не должна представлять результат эмоциональных предпочтений – она следует уже из придания различного веса конфликтующим друг с другом участникам альтернативы. Возможны ли такие «оценки» этих участников несколькими машинами, работающими независимо, которые бы между собой отличались? Ну да, поскольку эти машины, будучи в силу обстоятельств вероятностными системами, не действуют тождественно. Не всегда разброс результатов будет большим, ибо это зависит от характера решаемых задач; если задача звучит: «Можно ли выслать на Марс последующие сто миллионов тонн воды?», ответ можно будет дать легко; другое дело, когда надо принять во внимание ситуацию, составляющую настоящую пирамиду конфликтующих между собой интересов, менее и более локальных. Что делать с противоречивыми оценками машин, которые должны были поддержать человека, который должен был разрешить спор Координаторов? Regressus ad infinitum невозможен, следует что-то начать. Но что? Выглядит это так: или электронные Координаторы не умеют учитывать одновременно больше переменных, чем человек, и тогда не надо их вообще строить, или умеют – и тогда человек не может сам в результате «разобраться», т.е. не сумеет принять независимого от машины решения, опираясь на «собственное мнение» о ситуации; Координатор справляется с заданием, но человек-«контролер» ничего не контролирует, а только так ему кажется. Разве это не ясно? Машина, к помощи которой обращается человек-контролер, в полном смысле является дублером Координатора, и человек в этом месте является гонцом по мелким поручениям, который переносит с места на место информационную ленту. Если же две машины дают неодинаковые результаты, человек не может сделать ничего другого, как только бросить монету, чтобы выбрать: он превращается из «высшего надзирателя» в механизм случайного выбора! И ведь опять, сейчас имея машины только управляющие, сложилась ситуация, когда они становятся «быстрее» человека. Prima facie следовало бы это сделать для них невозможным, в силу такого вот, например, закона: «Запрещается строительство и использования координирующих машин, потенциал переработки информации которых не обеспечивает человеку-контролеру полный доступ к результатам их деятельности». Однако это чистая фикция, потому что когда объективная динамика процессов для регулирования будет требовать дальнейшего разрастания Координаторов, «барьер человеческих возможностей» следует преодолеть; и вот опять антиномия.
Можно спросить, не мистифицировал ли я проблему? Ведь мы справляемся сегодня вообще без всяких машин! Да, но мы еще живем в обществе, в таком понимании, простом. Между цивилизацией, такой как наша – относительно примитивной, и в высшей степени сложной – как будущая, есть по меньшей мере такая разница, как между машиной в классическом смысле и в смысле живого организма. Машины в классическом смысле и «простые» цивилизации имеют различные разновидности самовозбуждающегося колебания, неконтролируемые колебания параметров, которые вызывают здесь кризис экономический, там – голод, где-то отравление фалидомидом или неожиданное открытие, через двадцать лет после первого атомного взрыва, что вовсе не радиоактивный стронций является наиболее вредным, а изотоп йода, о чем те, которые уверяли население, что опыты абсолютно безвредны, сами тогда не знали. Чтобы осознать, как функционирует сложная машина, прошу принять во внимание, что мы двигаемся, ходим, говорим, одним словом – живем, благодаря тому, что в каждом мгновении в биллионах мест нашего тела одновременно ряды кровяных шариков должны бежать «гуськом» с частицами кислорода, что во всех биллионах клеток тела происходят очередные биллионы процессов, и что таких процессов, которые должны удерживаться в необычно узком диапазоне параметров, тьма – иначе тотчас начался бы распад, их рассогласование. Чем система сложнее, тем более тотальная должна быть регуляция, в тем меньшей степени можно позволить параметрам локальные колебания. Господствует ли наш мозг над телом как регулятор? Несомненно, да. Господствует ли каждый из нас над своим телом? Ясно, что только в узком диапазоне параметров – остальное нам «дано» осмотрительной Природой. Но никто не может нам обеспечить, то есть принять за нас решение, управление очень сложной общественной системой. Опасность, о которой говорил Винер, в том, что к ситуациям, в которых мы должны уже требовать «интеллектронной пищи», прогресс приводит нас постепенно, потому что в момент, когда мы начинаем терять комплексный «обзор», а из-за этого – контроль, нельзя будет задержать цивилизацию как часы – она должна идти дальше.
Но будет вероятно идти «сама» так, как до сих пор? Необязательно. Это так сказать негативные аспекты прогресса в гомеостатическом смысле. Амеба намного меньше чувствительна к минутным потерям подачи кислорода к мозгу. Средневековый город требовал только воды и пищи; современный, если прекратится подача электричества, становится адом, каким был Манхэттен пару лет назад, когда остановились лифты в небоскребах и поезда под землей. Потому что гомеостаз имеет два обличия, он является ростом невосприимчивости к «внешним пертурбациям», то есть вызванным «естественными» нарушениями, и одновременно ростом чувствительности к «внутренним пертурбациям», т.е. вызванным нарушениями внутренних связей системы. Поэтому чем больше «искусственность» окружения, тем в большей степени мы обречены на зависимость технологии от ее надежности – и от ненадежности, если она ненадежна. Она ведь может быть ненадежна. Антипертурбационную устойчивость индивидуума можно рассматривать также двояко: как изолированный элемент и как элемент социальной структуры. Вся «антипертурбационная сопротивляемость», которую проявил Робинзон Крузо, была результатом чисто информационного «допрограммирования» его цивилизацией, прежде чем он стал «изолированным элементом» на безлюдном острове. Подобным образом укол, который получает новорожденный, дающий ему определенную сопротивляемость на всю жизнь, вызывает рост его «антипертурбационной сопротивляемости» чисто индивидуальный, как изолированного элемента. Зато везде, где вмешательство будет повторяться, социальные связи должны функционировать безупречно; и значит, если больного с блокадой сердца спасает от смерти имплантированный под кожу электрический аппарат, имитирующий нервные импульсы, он должен регулярно получать энергетические заряды (в конкретном случае – батарейки) для этого аппарата. Итак, с одной стороны, цивилизация спасает человека от смерти, но с другой, дополнительно делает его зависимым от своего четкого функционирования. На Земле человеческий организм регулирует соотношение кальция в костях к кальцию в крови, но в Космосе, когда в безгравитационных условиях кальций вымывается из костей в кровь, уже не Природа, а МЫ должны регулирующе вмешаться. В известных в истории общественных формациях не раз проявлялись неожиданные нарушения гомеостаза, вызванные как пертурбациями внешне-производными (эпидемии, естественные бедствия), так и внутренне-производными,
7. Г-жа Эйлштейн затронула, наконец, вопрос, который меня давно тревожит, а именно теории вероятности и статистики. Ничего толкового я здесь не скажу, кроме того, что имею очень мрачное и полностью нематематическое предчувствие, что что-то в этом прекрасном аппарате и в его глубоко в грунт вкопанном фундаменте неправильно. Очень интересными показались мне выводы на эту тему Стаффорда Бира в его «Cybernetics & Mana-gement ». Как и то, что писал об этих проблемах Спенсер Браун (оба цитировались в библиографии «Суммы»). Из их высказываний видно, что такие тревоги не являются ни моим личным кошмаром, ни госпожи Эйлштейн, и что, пожалуй, что-то в этом есть, только трудно сориентироваться, что именно; я думаю, что это касается позиции статистики как исследовательского инструмента для мира, а главные опасности подстерегают там, где оперируют бесконечностями, потому что они в операционном смысле попросту ничего не значат, кроме иллюзий логической правильности. И в самом деле, ни один физик «первого класса» сегодня не подпишется под эддингтоновским ожиданием замерзания кастрюли воды на огне, если ждать квадриллион лет. С другой стороны, мне кажется, что некоторые следы строгих детерминизмов слишком еще упорно маячат в философских системах, что не хватает какой-то «философии статистики» в таком смысле, в каком можно говорить о философских обработках детерминизма. Поскольку революция, которую запускает статистический аспект явлений, поднятый до очень высокого – космического уровня, не была полностью оценена профессиональными философами. Поэтому как краковянин, правда, не по рождению, а по месту жительства, я пробую поровну «выставить» счета философии – за непроникание вглубь статистических проблем, и статистике – за ее некие, возможно даже онтологические, слабости.
8. Упреки г. Беднарчика имеют двоякую природу. Что касается «телеграфирования человека» – речь шла вовсе не о физической реализации, а только о мысленном эксперименте. Это очень хороший метод, ибо когда из моего вывода следует, в чисто логическом плане, что переводом информации (атомного описания) не пересылается человек, т.е. «оригинал», ни на сантиметр с места, на котором стоял, то всякие дальнейшие рассуждения на темы уже операционные, технические, инструментальные (что определяя атомное устройство мы убиваем человека и т.д.) полностью бессмысленны. Ибо это тогда «во-вторых, в-третьих, в-четвертых», которым уже не интересовался Наполеон, услышав, что «во-первых» не было – для приветственного салюта – пушек.
Я хотел бы горячо возразить против цитирования специалистов от физики для обоснования определенных тезисов в биологии (et vice versa [202] ). То, что Бор может сказать об умирании организмов под влиянием изучения и особенно о том, что существование жизни является таким элементарным фактом, «как квант», по сути дела является «чистой лирикой». Не считаю, чтобы буду бесцеремонен, утверждая, что компетенция в одной области не передается на другие.
По вопросу информационного кризиса г. Беднарчик сказал: «Если уж наука осознала свое небезопасное положение и направила часть сил (правда, пока что немного) на предотвращение катастрофы, следует ей хотя бы доверять». Я не знаю, как следует это понимать. Можно ведь и так: «Не надо вмешиваться туда, куда нас не просят. Наука и без Лема обойдется». Если такое было значение, то я действительно с ним соглашаюсь. С одной оговоркой. Наука справится без меня, но только тогда, когда окажется, что вообще может справиться. Как свидетельствует об этом книга, я скорей оптимист, но не какой-то «провидец», то есть верящий в провидение. В настоящее время мы имеем перед собой «популяционную бомбу» страшной силы, и мало что делается, чтобы взрыву противодействовать. Зато мы узнаем, что можно будет массово перерабатывать морские водоросли на питание для населения перенаселенных и бедных стран, причем автор (американский) добавляет: разумеется, в США этих водорослей есть не будут, потому что они очень невкусные, но ведь не считается со вкусом тот, кто может умереть с голода. Выразил он это другими словами, но смысл был именно такой. Это последствия не только существования необъединенного человечества, но вместе с тем и раздробления, специального разобщения, и в такой ситуации ученый, как официант на предприятиях общественного питания, охотней отвечает: «Коллега!». Проблема только в том, что коллег, которые бы этими горящими проблемами занялись исключительно как своей специальностью, как-то не видно.
202
и наоборот (лат.).
Самое большее – развлекают нас подсчетом, в каком это году следующего тысячелетия все живущие должны будут превратиться в библиотекарей. Очень это интересные расчеты и очень не смешная ситуация.
По вопросу «Пасквиля на эволюцию» .Что ж, если выводы «Суммы» не убеждают, я не вижу необходимости их повторять. Если бы г. Беднарчик, который, как кажется, уважает авторитеты, потому что охотно их цитирует, был склонен выслушать их и тогда, когда они повторяют вслед за мной, что могу перечислить длинный их список, начиная от Дж. В.С. Холдейна с его «Evolution, and our weak points» [203] ( J.B.S. Haldane, Science Advances, London, 1947) и «Is Evolution a Myth?» [204] ( D. Dewar, L. Merson Davies, J.B.S. Haldane, London, 1949), вплоть до Дж. Г. Симпсона. Однако же, боюсь, что и авторитеты не помогут. Формулировка, что все, что эволюция совершила, она сделала это по-возможности наилучшим образом, напоминает мне тезис философа Панглосса [205] , что мы живем в самом лучшем из возможных миров. С такой позицией я не умею дискутировать.
203
«Эволюция, или наше слабое место» (англ.).
204
«Эволюция это миф?» (англ.).
205
Персонаж романа Вольтера «Кандид, или оптимизм».