Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
К сожалению, в нашей практике такие явления имеют место. Нередко случается, что в различных изданиях одни и те же литературные явления трактуются и оцениваются совершенно по-разному. Чему же удивляться, если у каждого из рецензентов, критиков может быть свой писатель, свое истолкование того или иного произведения, хотя в итоге порождается произвол в оценках, субъективизм и волюнтаризм в характеристике большого ряда произведений литературы и искусства! За последнее время все реже и реже вспоминают слова Белинского, Добролюбова, Плеханова, Горького об ответственности критика, о его роли в укреплении морально-нравственных устоев человека, в пробуждении усилиями критика патриотических и гражданских мыслей и чувств.
Критик – посредник между книгой и читателем. Вот почему он должен быть человеком высокой нравственности, с высоким чувством гражданской ответственности...
Несколько лет назад редакция «Нового мира» в двух статьях – «По случаю юбилея» (1965. № 1) и «От редакции» (1965. № 9) – «высказала свои взгляды на принципы и практику журнальной работы».
В журнале, например, писали: «Критику, выступающую на страницах нашего журнала, мы хотим видеть лишенной мелочных пристрастий и кружковой ограниченности вкусов, озабоченной существенными интересами литературы и жизни общества. Она призвана вести борьбу за глубокую идейность, реализм, народность художественного творчества, против убогой иллюстративности, конъюнктурной скорописи, формалистического «извития словес» и просто серятины. Наша критика, как и прежде, будет оценивать литературные произведения не по их заглавиям или «номинальному» содержанию, а прежде всего по их верности жизни, идейно-художественной значимости, мастерству, невзирая на лица и не смущаясь нареканиями и обидами, неизбежными в нашем деле».
Прекрасные слова! Но, к сожалению, нередко бывает так, что слова остаются только словами, а самые лучшие декларации не осуществляются на деле. Так получилось и со многими статьями в «Новом мире». Нельзя сказать, что в этом журнале нет интересных, высоких по своему профессиональному мастерству литературно-критических статей, рецензий. Но их не так уж много. А преобладают статьи и рецензии, в которых отчетливо выражены и «мелочные пристрастия», и «кружковая ограниченность вкусов», а бывает и так, что «просто серятина» высоко возносится на поверхность современного литературного потока.
Мы тоже отдаем себе отчет в том, что «журналы издаются не для внутрилитературного потребления, не для «самообслуживания» завзятых знатоков и ценителей, хлеб приевших на этом деле, но в первую очередь для удовлетворения духовных запросов широких читательских кругов». Поэтому мы серьезно озабочены тем направлением, которое все отчетливее дает себя знать в некоторых публикациях журнала.
Широкие читательские круги «Нового мира» не могли не заметить, что в журнале были опубликованы интересные повести и рассказы В. Белова, В. Астафьева, Е. Носова, но вот в критике господствовали предвзятость, заушательство, групповые пристрастия. Именно отсюда ошибочные и несправедливые оценки некоторых произведений последнего времени. «Мы убеждены, что читатель ждет от критики, – читаем в редакционной статье «Нового мира» (1965. № 9), – не робкой уклончивости, а внятной, громкой поддержки всего яркого, идейно значительного, талантливого, смелого в литературе и бескомпромиссного осуждения любой бездарности и поделки – под чьим бы именем она ни явилась на свет». Эти хорошие слова внушали надежды. Но вот журнальная практика не оправдывала предполагаемых надежд.
Обратимся к фактам.
«Книга иллюстративная не только не дает эстетического удовлетворения, она, разрабатывая заранее заданную идею, извращает жизненную правду, тщится оправдать то, что оправдать невозможно, и выдает черное за белое. Причем одно дело, когда нам рассказывают историю о молодом человеке, пляшущем в лесу или оскорбляющем ни в чем не повинную девушку, а другое – когда автор, пользуясь теми же приемами, берется за освещение вопросов истории и политики, затрагивающих жизнь всего народа, всей страны.
Работа в художественной литературе – дело ответственное, предполагающее нравственные цели. Задачи же произведения иллюстративного совсем иные, и роман «Сотворение мира», к сожалению, еще одно подтверждение этой общеизвестной истины» – так Ф. Светов заканчивает свою рецензию на вторую книгу В. Закруткина «Сотворение мира» (Новый мир. 1968. № 2). Эта рецензия весьма характерна по своей профессиональной ограниченности и предвзятости.
Все дело в том, что В. Закруткин правдиво, без излишнего нажима на теневые стороны реальной действительности 30-х годов, но и не избегая о них разговора в своей целостной художественной картине, ведет повествование о событиях значительных, серьезных. Если бы В. Закруткин рассказал историю «о молодом человеке, пляшущем в лесу или оскорбившем ни в чем не повинную девушку», если бы писал о малозначимых подробностях деревенской жизни, о мелочах, о драках, о любовных треволнениях молодого человека, столь уничтожающего отзыва могло бы и не быть... Уверен в этом. Но В. Закруткин осмелился «еще и еще раз напомнить о заслугах Сталина», «выдать черное за белое», осмелился взяться «за освещение вопросов истории и политики, затрагивающих жизнь всего народа, всей страны». И этой художнической смелости В. Закруткину не простили в «Новом мире».
Я вовсе не хочу сказать, что вторая книга романа «Сотворение мира» в художественном смысле абсолютно безукоризненна, но сам В. Закруткин и его книга заслуживают честного и доброжелательного разговора.
В. Закруткин особенно ярко пишет о том, что близко ему, что пережил сам, что хорошо знает, знает во всех подробностях и деталях; социальные преобразования в деревне, природа родного края, полевые работы, люди труда, переживания молодости и зрелости – все это в полной мере удается ему выразить в своих произведениях.
Во второй книге больше внимания уделяется старшему сыну Дмитрия Ставрова, Андрею. Учеба, работа на Дальнем Востоке, быстрое возмужание, женитьба – вот эпизоды, в которых раскрывается его беспокойный характер. Одна из главных особенностей Андрея Ставрова – любовь к земле, к деревне, деревенским людям. Об этом много говорилось и в первой книге. А вот рецензент «Нового мира» не «заметил» этого: «Андрей Ставров втягивается в крестьянскую работу, он любит ее, любит землю и поэтому идет в сельскохозяйственный техникум и хорошо там учится. Правда, больше ничем эта его любовь не подтверждается, а только неоднократно декларируется: непосредственно в работе мы Андрея увидеть не успеваем. Он показан главным образом в любви». Вот уж поистине поразительный пример профессиональной близорукости – не заметить таких эпизодов, где Андрей Ставров действительно показан и в работе, в учебе, и в отношениях с другими!.. Можно спорить с писателем, с его манерой изображения, с его вкусом, с отбором эпизодов, понадобившихся для выявления характера героя, но делать вид, что в романе ничего нет, кроме любовных эпизодов... Поистине за деревьями критик не увидел леса.
В этом отношении интересна и рецензия Г. Березкина на поэму Сергея Смирнова «Свидетельствую сам» (Москва. 1967. № 11). Несколько неловких, может быть, выражений поглотили все внимание критика «Нового мира», и поначалу кажется, что именно против этого, столь мало занимающего места в поэме рецензент направляет свои критические стрелы. Но только поначалу...
В поэме – биография обыкновенного русского паренька, которого судьба в чем-то обделила и одновременно одарила поэтическим песенным талантом. И вся его жизнь – это преодоление своих недостатков, как доказательство мужества, стойкости, большого дара любить все прекрасное на земле. Лирический герой поэмы не может смириться с одним: он освобожден от воинской повинности, но все время рвется на войну, чтобы вместе со всеми мужчинами защищать свою отчизну. Если нельзя с оружием в руках, то и перо поэта может активно служить на благо отечеству. Все испытал, что мог испытать солдат передовой, и ему приходилось «рыть траншеи и готовить пищу, не теряться в трудные часы...». Приходилось видеть, «что такое пепелища и огонь передней полосы». Герой поэмы всюду, где нужны люди крепкой кости. Он всегда вместе с народом – работает в шахте, учится в институте, эвакуирует завод, а во время войны – в армейской газете, с концертной бригадой много раз бывал на передовой, поэтическим словом поднимая боевой дух солдат. Вместе со всем народом герой поэмы прошел тяжелый, полный испытаний и героических свершений трудовой путь. Весь народ он славит, отдавая дань восхищения его трудолюбию, самоотверженности, мужеству, бескорыстию. С особой симпатией пишет поэт о колхозном крестьянстве:
Где найдешь подобногокормильца? —Вот он, молчалив и крутогруд,Встал, водой колодезнойумылся,Посидел и – вновь за тот жетруд —Тяжкий, ненормированный,вечный,Кое в чем – солдатскому сродни,Где плоды – высокочеловечны,Окромя плодов на трудодни.С. Смирнов объявляет своими личными врагами «тех, немногих, кто у нас порой – по своей охоте и программе хает мой и наш советский строй», тех, кто, пороча нашу страну, пользуется скандальной известностью по ту сторону баррикад, тех, кто своими действиями формирует «пятую колонну». «И пока смердят сии натуры и зовут на помощь вражью рать, дорогая наша диктатура, не спеши слабеть и отмирать!» – вот гвоздь всей поэтической программы Сергея Смирнова.