Мой XX век: счастье быть самим собой
Шрифт:
Недавно опубликованные главы романа Михаила Шолохова «Они сражались за Родину» заставляют любить жизнь в неистощимых ее проявлениях. Нашим писателям, всем, о которых здесь говорилось, и тем, кто еще только начинает пробовать перо, и тем, кто уже зарекомендовал себя в литературе, нужно понять самое важное: подлинный литературный успех, народное признание придут к тому, кто с любовью и бескомпромиссной правдивостью поведает о своем времени и своих современниках, кто с глубокой верой расскажет о том, что сейчас происходит на нашей земле. На Пятом Всесоюзном совещании такие писатели были. Время подготовки прошло. Пришла пора дерзаний, пора полной отдачи сил. А для нас, читателей, наступило время больших ожиданий (Огонек. 1969. №20).
По воспоминаниям Н. Корсунова известно, что на статью обратил внимание М.А. Шолохов:
«Помолчав, Шолохов спрашивает вдруг:
– Ты, Коля, читал в «Огоньке» статью Виктора Петелина? Нет? Интересная статья не потому, что там обо мне упоминается, а вообще в ней много здравого о литературном процессе, о литературной критике. Он там пишет о моей новой манере писать прозрачным, ясным стилем. Это страшная штука – писать просто, без нарочитых красивостей. Это только кажется, что так писать – легко....
Шолохов поднимается, идет в палатку и возвращается с « Огоньком».
– Прочти, если есть настроение...
Я прочитал. Статья действительно показалась мне толковой, и я говорю, что если бы все критики так серьезно и обстоятельно относились к положительным и отрицательным явлениям литературы, то и серятины в ней было бы меньше...
– Согласен, – кивает Шолохов. – Но перелом, думаю, будет...» (Корсунов Н.Ф. С Шолоховым... Встречи. Беседы. Переписка. Оренбург, 2000. С. 111).
4. М.А. Булгаков под гнетом цензуры
В 1965 году, получив на руки свою книгу «Гуманизм Шолохова», я начал работать над изучением творчества М. А. Булгакова, написал о нем большую статью, много времени провел в архивах. Материалом для нее, в частности, послужили архивные данные из ЦГАЛИ: здесь работала моя племянница Любовь Федоровна Деняева-Лехтина, она и помогла найти неизвестные материалы, то, что мне было нужно. Сразу обратился в журнал «Новый мир», высказавший уже немало лестного о М. Булгакове, но получил твердый отказ. А про другие журналы и говорить не приходилось. Отдал статью «М.А. Булгаков и «Дни Турбиных» в журнал «Огонек», где уже вышли мои статьи о современности.
В журнале статью прочитали руководители и поставили в номер, но цензура заставила редактора снять статью. Я добился встречи с куратором журналов в ЦК КПСС и подробно рассказал ему о личности и творчестве М.А. Булгакова. Журнал вновь поставил статью в номер, и снова ее сняла цензура. И я снова добился встречи с тем же куратором и еще более подробно рассказывал о Булгакове, приводил документы, письма. Журнал не скрывал своих усилий в публикации этой статьи, постепенно о ней узнали многие авторы и читатели, в разговорах с главным редактором А.В. Софроновым добавляли кое-какие фактические детали. Наконец поставленная в третий раз в номер статья вышла:
М.А. БУЛГАКОВ И «ДНИ ТУРБИНЫХ»
О Михаиле Булгакове в последние годы много говорили и спорили. Это закономерно. Публикация его «Мастера и Маргариты», «Театрального романа», избранных драматических и прозаических произведений дала еще более широкое представление об этом большом и своеобразном художнике.
Вслед за этим возрос естественный интерес к личности самого М.А. Булгакова, к фактам его творческой биографии. И хорошо, что многие из тех, кто знал писателя, спешат поделиться своими воспоминаниями о нем.
В творческой жизни М. Булгакова был один не совсем обычный для него эпизод, который не случайно привлекает внимание мемуаристов.
7 февраля 1927 года в театре Вс. Мейерхольда состоялся диспут по поводу постановок пьес «Дни Турбиных» М. Булгакова и «Любовь Яровая» К. Тренева. На диспуте взял слово Михаил Булгаков, никогда ранее публично не выступавший.
Об этом выступлении рассказывают Э. Миндлин и С. Ермолинский.
В «Нашем современнике» (1967. № 2) опубликованы воспоминания Э. Миндлина «Молодой Михаил Булгаков», вошедшие затем в его книгу «Необыкновенные собеседники», изданную «Советским писателем». Вспоминая о шумной и очень нелегкой славе М. Булгакова после постановки «Дней Турбиных», Э. Миндлин говорит о негодующих статьях, появлявшихся тогда чуть ли не ежедневно на страницах газет, журналов. Автор правильно характеризует общий тон этих публикаций. Верно и то, что «более других неистовствовал видный в Москве журналист Орлинский. В короткий срок этот человек прославился своими фанатичными выступлениями против Булгакова и его пьесы «Дни Турбиных».
Но вот как Э. Миндлин запомнил подробности поведения Михаила Булгакова на этом диспуте и, главное, выступление, с которым писатель якобы обратился к президиуму собрания:
«Он (то есть Булгаков. – В. П.) медленно, преисполненный собственного достоинства, проследовал через весь зал и с высоко поднятой головой взошел по мосткам на сцену. За столом президиума уже сидели готовые к атаке ораторы и среди них – на председательском месте «сам» Орлинский. Михаил Афанасьевич приблизился к столу президиума, на мгновение застыл, с видимым интересом вглядываясь в физиономию Орлинского, очень деловито, дотошно ее рассмотрел и при неслыханной тишине в зале сказал:
– Покорнейше благодарю за доставленное удовольствие. Я пришел сюда только за тем, чтобы посмотреть, что это за товарищ Орлинский, который с таким прилежанием занимается моей скромной особой и с такой злобой травит меня на протяжении многих месяцев. Наконец-то я увидел живого Орлинского, получил представление. Я удовлетворен. Благодарю вас. Честь имею.
И с гордо поднятой головой, не торопясь спустился со сцены в зал и с видом человека, достигшего своей цели, направился к выходу при оглушительном молчании публики. Шум поднялся, когда Булгакова уже не было в зале».
С. Ермолинский (Театр. 1966. № 9) утверждает, что он слышал М. Булгакова на этом диспуте в 1926 году. Диспут же состоялся, повторяю, 7 февраля 1927 года.
«Возбужденный и нервный... – пишет С. Ермолинский, – он выкрикивал: «Я рад, что наконец вас увидел! Увидел наконец! Почему я должен слушать про себя небылицы? И это говорится тысячам людей, а я должен молчать и не могу защищаться!..» Взмахнув рукой, все такой же встревоженный, такой же нервный, с порозовевшим лицом, он исчез. В зале царило молчание. Ни одного хлопка. Ни единого возгласа. Какая-то странная тишина, которую сразу нарушить было почему-то неловко».