Мой зверь безжалостный и нежный
Шрифт:
Жанна не видела меня — она сидела спиной к дверям. И я, пока шёл, не торопясь, разглядывал её покатые узкие плечи, короткие светлые локоны. Не люблю белобрысых. Скольких ни встречал: или жеманные дуры, или унылые, скучные моли. А у этой ещё и замашки базарные.
— Ну? Чего ждёшь? Наливай! — нетерпеливо потребовала Жанна.
Я хмыкнул себе под нос: наливай? Она там квасит, что ли? Но нет, всё оказалось прозаичнее. Тоня зачерпнула из супницы бульон, поднесла к тарелке, но тут подняла глаза и заметила меня. Рука у неё дрогнула, и в следующую
— А-а! Дура криворукая! Тупая старуха! Корова слепошарая! Не видишь, куда льешь? Ты обварила меня!
— Ой, простите, я нечаянно, я не хотела, — виновато забормотала Тоня, отступая от стола. — Простите, что брызнула…
— Брызнула?! Ты ошпарила меня! Я вот сейчас возьму эту супницу и в тебя так же брызну! Надену её тебе на твою тупую голову! Господи, какая корова… Ну что стоишь? Неси холодное! Лёд неси! Живо!
Я подошёл к столу. Только тогда Жанна увидела меня. Вздрогнув от неожиданности, сразу же прекратила истерить.
— Привет, Тимур, — улыбнулась она. — Наконец-то познакомимся. А я вот как раз обедать села. Не присоединишься?
Я бегло оглядел стол: приборы, супница, мясной рулет, салат, графин с брусничным морсом. Холодным. Даже графин запотел. То, что нужно.
— Непременно, — ухмыльнулся я. — Только остынь слегка.
Глядя ей в глаза, я взял со стола морс и вылил на неё, прямо на светлые аккуратно уложенные букли.
Морс хлынул десятком кроваво-красных ручейков по её лицу, волосам, плечам, груди. На блузке расползлись огромные брусничные пятна. Кудряшки потемнели, набрякли и обвисли. Эпическое зрелище.
Жанна первые несколько секунд беззвучно как рыба разевала рот и бестолково хлопала круглыми глазами. Затем вскочила и пулей вылетела из столовой.
— Ой, что скажет Сергей Михайлович? — распереживалась Тоня.
— Тебе — ничего, — пожал я плечами.
***
Конечно, Жанна нажаловалась отцу и, конечно, он орал на меня и за неё, и за драку в лицее, и за всё подряд. Орал так, что на соседней улице его слушали, а в нашем доме так вообще все затихли и попрятались. Орал, пока не охрип и не выдохся. Затем плюхнулся в кресло, опустошённый.
Только мне его рёв пофиг. Мне и в детстве-то на его крики было плевать, а сейчас — так тем более. И он это прекрасно знает, но всё равно орёт от бессилия, потому что больше ничего сделать не может. А я терплю эти концерты, кое-как сдерживая зевоту. Пускай проорётся, что мне. Потом преспокойно ухожу к себе.
Только эта курица Жанна на свою беду решила, что после отцовской отповеди я повержен и раздавлен. И на следующее утро, одурев от радости, подловила меня внизу, в холле, и выдала какую-то дикую ересь:
— Ну что, получил вчера, Тимурчик? — проворковала она с ликующей улыбкой. — Надрал папочка бедному обиженному мальчику жопку? А знаешь, если честно, когда я в первый раз тебя увидела, то подумала: надо же, какой классный парень, прямо огонь. Думала, от девок отбоя у тебя нет. А сейчас понимаю: ты — обычный озабоченный малолетка,
Жанна взирала на меня с победоносным видом, задрав кверху подбородок и сунув руки в карманы белого махрового халата, едва прихваченного поясом.
Я тоже разглядывал её с брезгливым любопытством. Потому что даже от неё не ожидал такой чуши. Смешно и нелепо она выглядела, рассуждая как типичная примитивная шалава, которая всерьёз считает, что всё кругом сводится только к тупому траханью, к «даст — не даст».
И ведь эта овца искренне верит, что у каждого мужика прямо цель всей жизни — забраться к ней и ей подобным между ног. Там же у неё рай земной, не иначе, а всё остальное — никому не нужная фигня.
Стало вдруг реально смешно. Я даже взгляд отвёл и закусил нижнюю губу, борясь с желанием расхохотаться.
В зеркале я заметил охранника Влада, который тенью проскользнул за моей спиной. Охрана — это отцовский бзик. В девяностых, когда он ушёл из партийных функционеров и замутил свой бизнес, его подстрелили. Хотели бизнес отжать, но не на того нарвались: отец сам у кого хочешь что угодно отожмёт.
С теми, кто его пытался прессовать, он давно и жёстко разобрался, но вот на безопасности его с тех пор переклинило. На своём предприятии целую службу организовал, а в доме у нас круглыми сутками торчит какой-нибудь дуб и, не смыкая глаз, втыкает в мониторы.
Снаружи камеры по всему периметру. А ещё глухой трёхметровый забор, и во дворе натасканные ротвейлеры бегают. И одних только охотничьих ружей у бати целых пять стволов. Короче, рот фронт, венсеремос, но пасаран.
В самом доме камеры, слава богу, только на входе и в отцовском кабинете.
Я, сдерживая рвущийся смех, наблюдал в зеркало, как Влад пересекал холл с непроницаемым, как и положено дубу, лицом.
— А женские прелести тебе, жалкий дрочер, только в порнушках светят, — шипя, изрекла, как проклятье, Жанна.
— Да ну? — ухмыльнулся я и посмотрел ей в глаза.
Господи, где только отец откопал такую непробиваемую дуру?
И в тот же миг её ликующий взгляд сменился растерянностью, почти страхом, словно Жанна что-то почувствовала. Только поздно она спохватилась — в следующую секунду я с силой рванул полы её халата в стороны.
Она взвизгнула, попыталась поймать их, но я тут же крутанул её на месте. Взялся со спины за воротник и полностью сорвал с неё халат. Комом швырнул к ногам. На ней оказались одни лишь стринги — тонкие красные тесёмки, которые я одним рывком сдёрнул и тоже отбросил в сторону. Сунув руки в карманы, отступил на шаг, чтобы со стороны оценить «женские прелести». Чуть склонил голову набок, с ухмылкой разглядывая её тело.