Мой зверь безжалостный и нежный
Шрифт:
— О, слышишь? Наверное, новости привез. Пойду узнаю, — Тимур быстро поднялся. У дверей подмигнул мне и вышел.
А у меня сердце забилось так, что все тело задрожало как в ознобе. Да что такое-то? Я пыталась успокоиться, глубоко размеренно дышать, как советуют, но ни черта не помогало.
Вскоре вернулся Тимур, вполне веселый.
— Тебя зовет. Вроде удалось ему с этим Яшей договориться. Сказал, что сегодня с ним встречался. Наверное, хочет лично тебе об этом поведать, — хмыкнул он. — Знаешь, где его кабинет? Пойдем провожу.
Мы вместе спустились вниз.
— Что-то я проголодался, — оглянувшись, улыбнулся он мне и позвал: — Тоня!
Я с нахлынувшей вдруг тоской посмотрела ему вслед, потом, замирая внутри, постучала и вошла.
Кабинет Сергея Михайловича казался огромным и мрачным. На ум даже пришла дурацкая ассоциация — как дремучий лес. Или мне от страха уже чудилось всякое. Да наверняка! На самом деле, здесь, конечно, было стильно и дорого: массивные шкафы из темного дерева, такой же стол, тумба, кресла. На одно из них он указал мне небрежным кивком.
Черт, да что меня так трясет? Я же не трусливая, да и чего мне бояться, собственно?
— Вы…
Я посмотрела на него и осеклась. Он сверлил меня взглядом, злым, почти ненавидящим и... полным презрения. Даже в день приезда он так на меня не смотрел.
Сглотнув, я всё-таки спросила:
— Вы звали меня?
Он ещё с минуту буравил меня и ничего не говорил. Я разнервничалась еще больше. Долго он так будет?
Я начала ерзать, сидя в кресле. Внезапно захотелось пить, аж в горле запершило. И тут он наконец заговорил:
— Значит, ты на педагога учишься… А между учебой, видимо, подрабатываешь. И не только в лагерях, так?
— Не понимаю вас, — честно сказала я.
Он молча повернул ко мне монитор. Пару секунд ничего не происходило. А потом пошли кадры, ужасные, мерзкие, отвратительные кадры, на которых я узнала… себя.
Я, зажав рот ладонью, зажмурилась. Но перед глазами уже оформилась картинка и продолжала крутиться в уме, как заевшая пленка в кинопроекторе.
То, что я отчаянно старалась забыть, выбелить из памяти, как кошмарный сон, вдруг всплыло во всём своем уродстве. Вылезло, как прорвавшийся наружу гнойник.
Я пыталась вдохнуть и не могла, будто в комнате совсем не осталось воздуха, аж в глазах потемнело. Щеки жгло нестерпимо, а в груди, наоборот, расползался мертвенный холод.
— Откуда? — еле слышным шепотом спросила я, не в силах даже глаз поднять на него.
— У меня хорошая служба безопасности, — сухо и твердо ответил отец Тимура.
48
Марина
— Отчасти я могу тебя понять, — говорил он. — Отец потерял работу, мать получает копейки. А тебе надо учиться, где-то на что-то жить, а жизнь в городе в разы дороже, чем в… этом… Зареченске вашем.
Его слова доносились до меня издалека, с трудом пробиваясь сквозь грохот пульса, разрывавшего виски и барабанные перепонки. Казалось, вся кровь прихлынула в голову. Густая, вязкая, горячая, она так и давила изнутри. Лицо
Тело же, наоборот, онемело, точно неживое, обескровленное и замороженное. Боль сковала его, осела свинцовой тяжестью в груди, распирая хрупкие ребра.
Я никогда не видела и даже не представляла себе, как отвратительно это выглядит со стороны. Я вообще запретила себе думать и вспоминать тот день. Просто вычеркнула его из своей жизни. А сейчас как будто вернулась на два года назад и снова погрузилась в тот кошмар. Почувствовала себя раздавленной и беспомощной. Казалось, даже низ живота опалило как тогда острой болью, а на коже появилось ощущение липкой грязи.
Сергей Михайлович что-то говорил и говорил, я с трудом улавливала лишь отдельные слова не в состоянии связать их в осмысленные фразы. Потом ему позвонили, он ответил на звонок, затем поднялся и вышел из кабинета, оставив меня одну.
Не знаю, сколько его не было — для меня время остановилось, замерло в одной точке. И я сама застыла.
Постепенно этот парализующий ужас стал меня отпускать, но боль никуда не делась. А следом пришёл и страх: если он так быстро раскопал это видео, то вдруг ещё кто-то его найдет? А потом этот гипотетический кто-то померк, стоило подумать о Тимуре. Господи, пожалуйста, нет! Я же не переживу, если Тимур увидит это.
Даже мне видеть себя там было омерзительно, а что испытает он — я и представить не бралась. И дело даже не в том, как он отреагирует. Я сама этого не вынесу…
Сергей Михайлович вернулся. Наверное, его не было достаточно долго, потому что он сказал:
— Ты еще здесь? Хорошо. Я думал, ты ушла, не дождалась. Не мог прерваться. Ну, продолжим тогда.
На него я так и не могла взглянуть. Жгучий стыд душил меня. Он же всё видел. Видел меня в самом неприглядном свете, видел мой позор и унижение. Теперь мне даже казалось, что я и сама сижу перед ним нагая. Хотелось закрыться, да что там — вообще провалиться сквозь землю.
— И как ты понимаешь, я не могу допустить, чтобы мой сын связал жизнь с… той, кто снимается в порно, — последние слова он произнёс, не скрывая брезгливости. — Надеюсь, ты хотя бы ничем его не наградила?
Я дернулась как от пощечины, вскинула на него глаза. Он и впрямь взирал на меня как на грязь, как на гниющий зловонный мусор. Едва не кривился от отвращения. Но зато его слова вмиг отрезвили меня, вывели из тяжелого вязкого оцепенения, в котором я застряла как в трясине. Даже голос сразу прорезался.
— Зачем вы так говорите? Зачем оскорбляете меня? Ведь вы же ничего не знаете!
— Чего я не знаю? Или хочешь сказать, это не ты на этом видео? Может, у тебя есть сестра-близнец? Насколько я знаю, ты — единственная дочь у своих родителей. Или, может, это двойник? — он хмыкнул.
— Нет, это я. Но вы не знаете, как всё это произошло, а судите…
— А, дай угадаю. Тебя, чистую и невинную, заманили, опоили и использовали? Или, может, силой принудили? Под дулом пистолета, да? — насмешничал он.