Моя беспокойная жизнь
Шрифт:
Хотя у нас были совершенно разные характеры, с отъездом Трауте я почувствовала себя одинокой и очень обрадовалась, когда дядюшка Карл позвонил из Троппау [1] и пригласил меня присоединиться к нему и его подруге-актрисе в поездке по Италии. Дядюшка Карл был несчастлив со своей женой, и симпатии всех окружающих были на его стороне, когда он позволял себе различные выходки.
Ома и я часто встречали эту актрису и вполне понимали привязанность к ней дядюшки Карла. Поэтому мне было позволено принять приглашение. Проведенное время оказалось самым счастливым для всех нас. Это была моя первая поездка и в Швейцарию. Дядюшка Карл любезно уступил мне свою машину, так что я могла поехать, куда мне хотелось, чтобы ознакомиться с достопримечательностями.
1
В настоящее время город Опава. — Прим. ред.
2
Сегантини (1858–1899) — итальянский живописец, писавший правдивые сцены из жизни альпийских крестьян, пастухов и суровые альпийские пейзажи. — Прим. ред.
Во время поездки я совсем влюбилась в подругу дядюшки Карла, и, когда по возвращении в Вену у меня появилась мысль о карьере на сцене, она устроила мне встречу со своим антрепренером. Встреча состоялась в кафе «Сахер». Я вошла в хорошо обставленное и заполненное народом помещение. Там меня встретил пожилой горбун, который облизнул свой большой палец и провел им по моим бровям. Я остолбенела от удивления, а он засмеялся и сказал, что хотел всего лишь убедиться, натуральные они или подкрашенные. Потом он предложил пройти в отдельный кабинет. Я с радостью согласилась, боясь, что иначе буду публично подвергнута еще большему испытанию, чем протирка бровей слюнявым пальцем.
Был холодный дождливый ноябрьский день, и от этого отделанная красным комната казалась еще более уютной. Коротышка сказал мне, что хочет испытать мои актерские способности и что я должна сыграть роль ревнивой жены, которая хочет отвадить своего мужа от его любовницы. Мне было предложено покинуть комнату и сказано, что, когда я вновь войду, я должна буду найти его играющим роль заблудшего мужа. Я вышла и подождала, пока он не позвал меня. Он выключил все лампы, кроме одной у кушетки, на которой расположился сам. Я медленно приближалась к нему, пытаясь сдержать свою веселость, вызванную этой сценой. К сожалению, заметив в его глазах явное ликование, когда он пытался сыграть роль плута, я рассмеялась, и это положило конец моей перспективе попасть на сцену.
Вскоре после этого мой тренер по верховой езде спросил меня, не пожелаю ли я выступить на белом жеребце в постановке Макса Рейнгардта «Мистерия». Представление должно было состояться на большой арене в Вене, и школе верховой езды было предложено выдвинуть кандидатуру девушки, хорошо сидящей в седле и умеющей управлять жеребцом. Я нашла все это очень интересным, но, когда стала обсуждать свои планы с Омой, она категорически отказалась разрешить мне сыграть эту роль.
Моей следующей авантюрой было обращение к профессиональному фотографу, который делал прелестные цветные фотографии, почти как миниатюры, с вопросом, не возьмет ли он меня в ученицы. До сих пор он отказывался учить кого-либо, боясь конкуренции, но мне удалось убедить его, что я не собираюсь становиться его конкурентом, и получить согласие. В его студии я научилась подмечать в фотографии мельчайшие детали, что позднее пригодилось мне в моих зарисовках цветов, но в целом я не нашла искусство фотографирования особо привлекательным.
Мои отношения с матерью постепенно достигли критической точки. Мы, сестры, никогда не поднимали вопроса о нашем отце, но я чувствовала, что мне хочется защищать его, когда он подвергался нападкам со стороны моей матери. Что касается отчима, признать которого она постоянно пыталась заставить нас, то я ревновала к нему мать и временами просто ненавидела его за то, что он отдалял ее от нас. Некоторое время я навещала свою мать, но только тогда, когда была уверена, что ее муж отсутствует. Я любила эти посещения, во время которых мы занимались музыкой или вместе рисовали эскизы. То были редкие случаи, когда моя мать принадлежала мне. Но она стала использовать эти посещения, чтобы расхваливать отчима, противопоставляя его моему отцу, и в конце концов я перестала навещать ее.
Я очень редко видела своего отца, поскольку после того, как он вновь женился, он построил себе виллу в Троппау. Но всегда, когда я встречалась с ним, он был любезен, интересовался, чем я занимаюсь, и никогда не пытался вмешиваться в мою жизнь или в чем-то меня упрекать. Изредка мы переписывались.
Однажды утром, когда я работала в студии фотографа, моя мать позвонила мне. Она никогда не делала ничего подобного ранее, и я испугалась. Холодным, совершенно безучастным голосом она сообщила мне, что только что слышала, будто мой отец умер. Последнее время отец болел, но я не думала, что опасность столь велика. Далее моя мать сказала, что, как показало вскрытие, он умер от неизвестной болезни селезенки. Я едва успела положить трубку и рухнула без сил.
Ома делала все возможное, чтобы предотвратить окончательный разрыв между мной и матерью, и в то время была исключительно нежна и чутка ко мне.
Я особенно хорошо помню, как однажды накануне рождества я отказалась поехать к матери, где, как я знала, должна была встретиться с отчимом. Ома вошла в мою комнату, крепко обняла меня и подарила мне брошь, которой она дорожила больше всего. Это была камея с прелестным изображением богини Дианы с орденом Золотого руна. Камея была в золотой оправе с брильянтами и имела удивительную историю.
Она была подарена императором Францем-Иосифом барону фон Седлницкому. Ома была знакома с внучкой барона, которая унаследовала камею, а после смерти внучки Ома приобрела ее. Это был редкий экземпляр, поскольку богиня на камее была изображена в полный рост. Камея представляла также исключительный интерес и потому, что она была вручена фон Седлницкому вместо ордена Золотого руна, которым награждали только знатных аристократов. Орден Золотого руна был учрежден в 1429 году Филиппом Добрым и являлся высшей в Европе наградой для рыцарей.
Когда Ома приколола мне брошь, чтобы утешить меня в этот печальный день, она сказала: «Я хочу, чтобы ты всегда была счастлива, когда носишь ее». Я очень дорожила камеей до того самого дня, пока тридцать пять лет спустя она не была у меня похищена.
Мы были знакомы с довольно многими художниками, и я несколько раз позировала для портрета. У меня до сих пор хранится набросок Вальтера Клира, который я люблю больше всего. Анри де Бувар нарисовал меня маслом во весь рост. Другой наш друг-художник изобразил головку девушки с карими глазами, с янтарного цвета волосами и узким личиком. Как картина, она была потрясающей, но, зная, что у меня голубые глаза, белокурые волосы и круглое лицо, я была поражена, когда он сказал, что видит меня такой. Я никогда не понимала, что привлекает людей к модернистскому искусству, будь то искусство импрессионистов, футуристов или абстракционистов.
На предварительном осмотре выставки в Сецессионе, крупнейшей венской галерее современной живописи, я получила пригласительный билет на «Гшиас», известный шутовской маскарад богемы. Хотя хофбургский бал мне не понравился, мне очень хотелось попасть на этот новый праздник, представляющий собой апогей венского карнавала. С помощью одного способного студента-живописца мое белое атласное хофбургское платье было превращено в карнавальный костюм, в котором половина атласа была покрашена красками, так же как и часть моей кожи. Это было, конечно, оригинально, и с неохотного благословения Омы я отправилась в Кунстлерхауз, где знакомые комнаты с помощью смелых фресок были превращены в весьма привлекательную сцену. Я была очарована и напугана одновременно, и моей первой реакцией было побыстрее осмотреть все вокруг и стрелой помчаться домой, но прежде, чем я смогла выбраться из пестрой толпы, меня обнял за плечи апаш в маске. Со словами «ты моя» он увлек меня. Так началась моя первая любовь. Когда же через два года она закончилась, я осталась с подаренной мне маленькой таксой по кличке Плинкус и глубокой раной в сердце, залечивать которую пришлось долгие годы.