Моя борьба. Книга вторая. Любовь

Кнаусгор Карл Уве

В Мальмё она пошла в другой сад, на Вестер-Хамнене, искусственном острове, где селятся люди с деньгами, и поскольку Хейди была совсем маленькая, то приучал Ванью к садику я. Каждое утро мы садились на велосипед и ехали через город, мимо старых верфей в сторону моря; Ванья – обхватив меня сзади руками, в маленьком шлеме, и я – на дамском велосипедике, упираясь грудью в коленки, но веселый и беззаботный, потому что город был для меня по-прежнему новым и на игру света на небе по утрам и вечерам я смотрел незамыленным взглядом, не как на данность. То, что Ванья просыпалась со словами: «Не хочу в садик», иногда и со слезами, я списывал на привыкание, конечно же, постепенно ей все понравится. В садике она наотрез отказывалась слезать с моих рук, чем бы три тамошние юные воспитательницы ее ни заманивали. Я считал, что лучше бы мне уйти и оставить ее саму разбираться, но ни они, ни Линда слышать не хотели о подобной жестокости, поэтому я сидел в углу на стуле с Ваньей на коленях, вокруг возились играющие дети, за окном сияло яркое солнце, с течением дней отсвечивая все более по-осеннему. Завтракали они на улице, воспитательницы раздавали им кусочки яблока и груши, но Ванья соглашалась сесть за стол только в десяти метрах

ото всех, и, когда мы с ней так делали, я, хоть и улыбался извиняющейся улыбкой, вовсе не удивлялся, потому что это абсолютно моя манера общения с людьми, но как она узнала о ней в свои два с половиной года? Естественно, воспитательницы постепенно сумели отклеить ее от меня, так что я уже мог под ее душераздирающий плач уехать писать, а через месяц я оставлял и забирал ее без проблем. Но она по-прежнему иногда говорила, что не хочет идти, по-прежнему иногда плакала, и, когда нам позвонили из другого садика, по соседству, что у них есть свободное место, мы перешли к ним без колебаний. Назывался он «Рысь» и был родительским кооперативом. Это означает, что в течение года родители должны отработать две недели воспитателями, а в остальное время выполнять разные поручения. Насколько глубоко садик въестся в нашу жизнь, мы тогда не подозревали, а говорили исключительно о его преимуществах: работая там, мы хорошо узнаем всех детей, а благодаря поручениям и общим собраниям познакомимся с родителями. Нам сказали, что дети часто ходят друг к другу в гости, так что вскоре мы сможем, когда понадобится, подкидывать кому-нибудь Ванью. К тому же, что было, пожалуй, основным аргументом, мы в Мальмё никого не знали, ни единого человека, а это – простой способ завести круг общения. Расчет оказался верным, через пару недель нас позвали на день рождения одного из детей. Ванья страстно предвкушала праздник, не в последнюю очередь потому, что ей купили туфли золотого цвета, которые ей предстояло надеть, но в то же время опасалась туда идти, что очень понятно, поскольку она еще слишком мало знала ребят. Приглашение обнаружилось в шкафчике на полке в пятницу вечером, праздник ожидался в следующую субботу, и всю неделю Ванья каждое утро спрашивала, не сегодня ли надо идти к Стелле. Когда мы отвечали «нет», она спрашивала, не завтра ли; ее временной горизонт заканчивался примерно на этом. Наконец наступил день, когда мы кивнули и сказали «Да, сегодня мы пойдем к Стелле», и Ванья спрыгнула с кровати и побежала к шкафу надевать золотые туфли. Два раза в час она спрашивала, не пора ли уже идти, и день грозил обернуться нытьем, зудением и бурными сценами, но, к счастью, нам было чем его заполнить. Они с Линдой сходили в книжный за подарком, потом сели на кухне рисовать открытку с поздравлением, потом мы девочек искупали, причесали и надели на них белые колготки и выходные платья. Настроение Ваньи вдруг резко изменилось, внезапно ей опротивели и платье, и туфли, ни о каком празднике уже и речь не шла, а туфли она швырнула в стену, но, терпеливо переждав те несколько минут, которые длится вспышка, мы сумели надеть на нее все положенное, включая еще и вязаную шаль, купленную ей на крестины Хейди, и вот наконец девочки сидят в коляске, снова полные предвкушения. Ванья, серьезная и тихая, держала золотые туфли в одной руке, а подарок – в другой. Но когда она поворачивалась к нам что-нибудь спросить, то на губах была улыбка. Рядом сидела Хейди, радостная и оживленная, она хоть и не понимала, куда мы идем, но приготовления и одежда не могли не настроить ее на что-то необычное. До квартиры, где устраивался праздник, нам надо было пройти несколько сот метров вверх по нашей улице. По ней сновал народ, как всегда в субботу вечером: запоздалые покупатели с пакетами из супермаркета вперемешку с молодежью, собравшейся в центр, чтобы зависнуть в «Макдоналдсе» или «Бургер Кинге», и потоком шли машины, теперь уже не только практичные, семейные, которые целенаправленно ехали по делам, на парковку или обратно, но появились и низкие, черные, блестящие авто, внутри которых гремели басы, а за рулем сидели мужчины-мигранты лет двадцати. Перед супермаркетом оказалась такая толпа, что нам пришлось даже остановиться, и худющая, пожилая, потрепанная жизнью дама на инвалидной коляске, обычно в это время суток обретающаяся здесь, заметила Ванью и Хейди и наклонилась вперед, тряся колокольчиком на палочке и улыбаясь самой своей детолюбивой улыбкой, которая им наверняка показалась страшной гримасой. Но они молчали, не кричали, только смотрели на нее не мигая. Сбоку от входа на земле сидел наркоман моего примерно возраста со стаканчиком в протянутой руке. Рядом с ним в клетке сидел кот, Ванья увидела его и повернулась к нам.

– Когда мы поедем на дачу, у меня будет котик, – заявила она.

– Котик! – сказала Хейди и показала на него пальцем.

Я спустил коляску на мостовую, чтобы объехать троицу перед нами, они еле переставляли ноги, зато считали, что тротуар – для них одних, быстро обогнал их и вернулся на тротуар.

– Видишь ли, Ванья, – сказал я, – это еще нескоро, наверно, будет.

– В квартире кошку держать нельзя, – сказала Ванья.

– Вот именно, – откликнулась Линда.

Ванья развернулась лицом вперед. И крепко сжала подарок обеими руками. Я взглянул на Линду.

– Как его зовут, отца Стеллы?

– Черт, забыла. Эрик, нет?

– Да, точно. А чем он занимается?

– Я не уверена, но мне кажется, дизайнер чего-то.

Мы шли мимо магазина сладостей «Готт Грувен», и обе – и Хейди, и Ванья – подались вперед, чтобы заглянуть в окно. В следующей двери оказалась брокерская контора. За ней магазинчик со статуэтками, украшениями, буддами, ангелами плюс благовония, чай, мыло и прочий нью-эйдж. В окнах висели афиши с объявлениями, когда именно гуру йоги и другие известные просветленные личности посетят сей город. Напротив были магазины дешевой одежды, всякие «Рико Джинс» и «Мода для всей семьи», а рядом «ТАБУ», такой типа «эротический» магазин, который для привлечения внимания заставил фаллосами и куклами в неглиже или корсетах всю витрину вплоть до двери, невидимой с улицы. За эротикой следовали «Шляпы и сумки Бергмана», с ассортиментом и интерьером, неизменным с момента основания магазина в середине сороковых годов прошлого века, и «Радио Сити», они недавно

прогорели, но витрина по-прежнему манит светящимися экранами телевизоров и электроприборами самого диковинного предназначения, с большими кислотно-зелеными и оранжевыми наклейками с ценами. Общее правило состояло в том, что чем дальше по улице, тем дешевле и сомнительнее магазины. Это же касалось и публики. Здесь, в отличие от Стокгольма, где мы тоже жили в центре, бедность и неприкаянность были на улицах видны. Мне это нравилось.

– Пришли, – сказала Линда и остановилась перед дверью.

Чуть поодаль, рядом с залом игровых автоматов, курили три женщины лет пятидесяти с бесцветными лицами. Линда читала список имен на домофоне, наконец нажала на кнопку. Мимо один за другим с шумом прошли два автобуса. Дверь запищала, мы вошли в темный подъезд, оставили внизу коляску, прислонив ее к стене, и поднялись пешком на два этажа, я с Хейди на руках, а Линда с Ваньей за руку. Дверь в квартиру была не заперта. Внутри тоже оказалось темно. Мне не понравилось, что мы просто вошли, позвонить было бы лучше, тогда бы наше появление было заметнее, теперь же мы маялись в коридоре и никто не обращал на нас внимания.

Я посадил Хейди на пол и снял с нее куртку. Линда попыталась проделать то же самое с Ваньей, но та запротестовала, потребовала сначала снять с нее сапоги, чтобы она смогла переобуться в золотые туфли.

По обеим сторонам коридора было по комнате. В одной играли разгоряченные дети, в другой стояли и разговаривали несколько родителей. В коридоре, уходившем дальше вглубь квартиры, стоял спиной к нам Эрик и беседовал с семейной парой из нашего садика.

– Привет! – окликнул его я.

Он не повернулся. Я положил куртку Хейди на пальто, лежавшее на стуле, и встретился взглядом с Линдой, она искала, куда бы пристроить Ваньину куртку.

– Зайдем сами? – спросила она.

Хейди обхватила руками мою ногу. Я поднял Хейди и сделал несколько шагов вглубь коридора. Эрик обернулся.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – ответил я.

– Привет, Ванья! – сказал он.

Ванья отвернулась в сторону.

– Давай ты подаришь Стелле подарок, – сказал я.

– Стелла! К тебе Ванья пришла! – крикнул Эрик.

– Сам подари, – сказала Ванья.

Из группы детей встала Стелла. Она улыбалась.

– Поздравляю тебя с днем рождения, Стелла, – сказал я. – Ванья дарит тебе подарок. – Я взглянул на Ванью: – Отдашь сама?

– Ты, – ответила она тихо.

Я взял подарок и протянул его Стелле.

– Это от Ваньи и Хейди, – сказал я.

– Спасибо! – ответила она и разорвала упаковку. Увидев, что это книга, она положила ее на стол к другим подаркам и вернулась к детям.

– Как дела? – сказал Эрик. – Все норм?

– Да-а, – сказал я и почувствовал, что рубашка прилипла к груди. Он же не мог этого заметить, да?

– Какая славная квартира, – сказала Линда. – Трешка?

– Да, – кивнул Эрик.

У этого Эрика вечно вид человека себе на уме, как будто у него есть кое-что на того, с кем он говорит; его не поймешь, эту его полуулыбочку можно с равным успехом принять и за иронию, и за теплоту, и за робость. Будь он яркой или сильной личностью, я бы на этом месте насторожился, но он был тусклый, не то от слабости, не то от безволия, поэтому, что он там себе думает, не тревожило меня ни в малейшей степени. Но меня заботила Ванья, она стояла, прижавшись к Линде, и смотрела в пол.

– Остальные сидят на кухне, – сказал Эрик. – Там есть вино, если хотите.

Хейди уже зашла в комнату. И теперь стояла перед стеллажом и держала в руках деревянную улитку. Та была на колесиках и со шнурком, чтобы возить ее за собой.

Я кивнул семейству в коридоре.

– Привет, – сказали они.

Как же его зовут? Юхан? Или Якоб? А она, что ли, Пиа, да? Черт, нет, его Робин зовут.

– Привет, – сказал я.

– Все путем? – спросил он.

– Да-да, – кивнул я. – А у вас?

– И у нас тоже, спасибо.

Я улыбнулся им. Они улыбнулись мне. Ванья отцепилась от Линды и нерешительно зашла в комнату, где играли дети. Немного постояла, глядя на них. А потом как будто решила идти ва-банк.

– А у меня туфли золотые! – сказала она.

Наклонилась и сняла с ноги одну туфлю на случай, если кто-то попросит посмотреть. Но желающих не нашлось. Когда Ванья это осознала, она снова обулась.

– Ты разве не хочешь поиграть с ними вместе? – спросил я. – Садись к ребятам. Смотри, они играют в кукольный дом.

Она села рядом с ребятами, как я ей сказал, но в игру не вступила, просто сидела, и все.

Линда подхватила Хейди и двинулась с ней на кухню, я пошел следом. С нами все здоровались, мы отвечали. На кухне мы присели к большому столу, я – притиснувшись к окну. Разговор шел о билетах на лоукостеры, что сначала цена выглядит как подарок, потом докупаешь то-другое, и перелет в итоге обходится в те же деньги, что и у дорогих авиакомпаний. Дальше перешли на квоты на выбросы парниковых газов, затем на чартерные туры на поезде, свежее новшество. Я мог бы кое-что о них рассказать, но не стал, светский треп – одно из бесконечного множества искусств, которыми я не владею, поэтому я, как обычно, просто сидел, кивал на все сказанное, улыбался, когда другие улыбались, и отчаянно мечтал оказаться как можно дальше от этой кухни. Мама Стеллы, Фрида, стоя у разделочного стола, готовила заправку для салата. С Эриком они расстались, и, хотя во всем, что касается Стеллы, у них полное взаимопонимание, иногда на встречах детсадовских родителей раздражение и напряжение между ними бросаются в глаза. Она блондинка, у нее высокие скулы, узкие глаза, долговязое худое тело, она умеет одеваться, но слишком довольна собой, слишком зациклена на себе, чтобы я счел ее привлекательной. Я без проблем общаюсь с неинтересными или неоригинальными людьми, у них могут быть другие, куда более ценные достоинства, например теплота, умение заботиться, дружелюбие, чувство юмора, таланты, благодаря которым они ведут живую беседу, становятся надежным тылом для тех, кто рядом, строят функциональные семьи, – но мне делается физически плохо вблизи неинтересных людей, свято уверенных в своей исключительности и трезвонящих об этом во все колокола. Она водрузила миску с едой, которая оказалась намазкой, а вовсе не заправкой для салата, как я было подумал, на большое блюдо, где уже стояла тарелка с ломтиками морковки и ломтиками огурцов. В ту же секунду в кухню вошла Ванья. Локализовав нас, она подошла и встала рядом.