Моя чужая жена
Шрифт:
–Что это? — спросил Митя.
Она немного помедлила с ответом, опустила глаза, подошла ближе.
–Наша с тобой дверь в вечность.
Он шагнул к Але, встряхнул ее за плечи:
–Хватит этих загадок. У тебя что… есть ребенок? От меня?
Аля чуть отстранилась, словно давая ему понять, что вот так, нахрапом, он ничего не добьется, словно оберегая ту тайную часть своей жизни, в которую до сих пор не было входа ни для кого.
–Да… Дочь. Ей полтора года. Она осталась в Париже с няней.
Редников тяжело опустился на диван, привычным
«Дочь… У меня есть дочь…»
–Глаза у нее черные, немного цыганские, как у тебя… — говорила Аля, стоя над ним, — и улыбается она так же… и уже имеет собственное мнение… только вот не курит пока…
–Господи, какая пустая дурацкая жизнь… — прошептал он.
–Брось… — вздохнула Аля. — Брось, ничего еще не потеряно. Главное, что ты понял теперь.
–А ты, — хрипло выговорил Митя, не поднимая головы. — Ты ведь всегда была мудрой и сильной, да?
–Нет, не мудрой… — Румянец залил Алины щеки. — Сильной, может быть… Знаешь, Мить, я, наверное, очень ограниченная женщина. Мне всегда казалось, что есть только любовь. Одна-единственная любовь, вокруг которой крутится весь мир. И это — не главное в жизни, это и есть сама жизнь, понимаешь?
Она опустилась рядом с ним на диван, прижалась к нему. И Митя ощутил, как под ее пальцами разглаживается его лоб, как уходит ноющая боль в висках.
–Но почему? Почему ты до сих пор не сказала? — проговорил он.
–Потому что я хотела, чтобы ты почувствовал… прожил хотя бы небольшой кусок моей судьбы… — спокойно произнесла Аля. — Знаешь, в жизни бывают такие моменты, когда остается одна тоска и все кажется совершенно бессмысленным… Теперь ты понимаешь меня… Может быть, теперь я по-настоящему стала тебе нужна?! Может быть, теперь тебе будет тяжело выгнать меня… нас… из своей жизни…
Митя соскользнул с дивана на пол, спрятал лицо в ее коленях. Аля гладила его жесткие темные с россыпью седины волосы, прижимала к себе такую некогда гордую, теперь же покорно опущенную голову.
–Я так сильно любила тебя… Мне казалось, что я никогда тебя не прощу и уже не соберу себя по частям… умру, и ты даже не вспомнишь обо мне… Пожалуй, мне стало вдруг все равно, да, все равно… Мне так хотелось, чтобы это потерянное, ненужное существование поскорее закончилось… мне было плохо, именно физически плохо, и я даже радовалась этому… а оказалось все наоборот… Как это у вас в кино — от печали к радости?
Митя слушал ее и понимал, что самым главным достижением в его жизни были не слава и успех и даже не отдельно взятые сцены некоторых его произведений, вошедших теперь в историю мировой кинодраматургии, а вот это самое ценное и хрупкое счастье на земле. Его женщина. Невыносимо ныло в груди. Митя вдруг понял, что никогда, даже применив весь свой талант и мастерство, никогда не сможет описать и запечатлеть того, что происходило с ним сейчас. Здесь была и невыносимая тоска по утраченному, по той, другой Але, нежной и доверчивой, и жгучая, почти животная привязанность и благодарность
–Прости! Прости! — через силу выговорил Митя.
–Я давно простила… — легко отозвалась Аля. — И я здесь, и уже никуда не уйду. Не уйду, даже если ты захочешь меня прогнать… вдруг…
Сад за окном веранды оделся в золото. На дорожке, ведущей к воротам, алели осыпавшиеся ягоды рябины. Но лето, отступившее сначала, теперь вернулось, подарило еще несколько ленивых солнечных дней. И в последний их вечер, в вечер Алиного отъезда во Францию, горячий воздух словно струился, наполняя дом запахом леса, еловой смолы с едва заметным привкусом дыма.
Вещи были уже собраны, коричневая дорожная сумка ждала своего часа на веранде. Аля не слишком тщательно ее собирала, ведь ехала ненадолго, на пару недель. Только уволиться с работы, оформить необходимые бумаги, забрать дочь и вернуться уже насовсем. Теперь ей никто не помешает, в этом Аля была уверена. Где-то впереди маячил тошнотворный образ Виталия Анатольевича, змеились посольские коридоры. Но теперь все это было ей не страшно. Сейчас, когда сумасшедшая, невозможная мечта ее жизни сбылась, ей не было никакого дела до бюрократических премудростей. Как-нибудь она справится. Выкрадет бумаги, если понадобится. К черту, не думать об этом сейчас.
Митя и Аля пили чай на веранде, любуясь догорающим за окном как будто бы воспаленным закатом. Специальный Глашин чай, отдающий пряными травами. Внизу, во дворе, засигналила машина. Аля разглядела сквозь поредевшую листву сада светло-желтую «Волгу» у ворот и обернулась к Редникову.
–Такси! — Она подошла к Мите, прижалась лбом к его плечу. — Ехать пора.
Он обнял ее, прижал к себе, единственную, любимую.
–Опять уходишь? — прошептал он куда-то в ее пахнущие летними травами волосы. — Посиди еще немного. Ты заметила, какой закат над Москвой? Жаркий…
–Это к счастью, такой закат к счастью! — Она погладила мягкой ладонью его седеющие волосы. — Ночь сменит день, и снова наступит ночь, и будет точно такой же закат, и под твоим окном просигналит такси… Ты впустишь меня?
–Радость, радость моя… — Митя еще сильнее прижал ее к себе.
За окном снова раздался гудок. Митя с усилием разжал руки. Аля вдруг заторопилась, стала серьезной и сосредоточенной. Проверила документы, деньги, застегнула плащ, перекинула через плечо ремень сумки.
–Ну все, все, бегу. — Она быстро направилась к выходу и уже у дверей окинула его долгим взглядом. — Так я не прощаюсь.
–Я буду сидеть здесь и считать закаты, и если ты не вернешься…
–Я вернусь. Я всегда возвращаюсь, ты же знаешь, — усмехнулась она и вдруг добавила задумчиво: — А глаза у нее, как у тебя, точно.
Аля вышла. Митя слышал, как захлопнулась дверь, как простучали торопливые шаги по деревянному крыльцу. Через минуту за окном взревел мотор, и светло-желтая «Волга» исчезла за воротами.