Моя долгожданная любовь
Шрифт:
— Так у тебя уже есть хозяин, моя гордая куколка. Но это вовсе не я. Тобой управляет твой упрямый, несносный норов, и на такое управление не способен ни я, ни кто-нибудь другой. Ты рабыня своего собственного проклятого независимого нрава! Это он потребовал от тебя в качестве услуги подвергнуть риску твою собственную жизнь и жизнь твоего ребенка, и ты тут же подчинилась! В своей слепой покорности ты принесла ему в жертву своего неродившегося ребенка и… мою любовь. Надеюсь, ты теперь довольна, гордая, глупая, маленькая сучка! Надеюсь, твой хозяин заслужил это!
Его слова ранили ее более жестоко, чем физическая боль. В тоске и муке она подняла голову и умоляюще взглянула на него:
— Пожалуйста, Джим! Про… прости меня!
Ее сотрясали рыдания; до глубины души она была потрясена его гневными обвинениями.
Все, что он высказал, было правдой. Она не могла отрицать этого. Только ее собственная гордыня стала причиной потери ребенка. Боже мой, ее собственная глупейшая, безрассудная гордыня! Слезы покатились из ее глаз. Она выла, как загнанное животное.
— Я знаю, что это моя вина! — всхлипывала девушка. — Ты прав. — Она закрыла глаза. Слова, слетавшие с губ, были почти неслышны. — Но… я не собиралась причинить вреда ни себе… ни малышу! Ты ведь… знаешь это! Я не вынесу этой боли! О Джим, пожалуйста! Прости меня! — Она в отчаянии глядела на него, вновь простирая к нему руки; — Иди ко мне! Умоляю, прости меня за то, что я наделала… поддержи меня хоть капельку! Ты мне так нужен!
Он промолчал. Брайони уронила руки и вгляделась в его лицо. Сердце девушки сжалось от смертельной тоски.
Джим холодно наблюдал за ней. Неукротимая злоба и бешенство на его лице рассеялись. Осталось лишь ожесточение.
Джим заговорил мягко, тихо, с горечью в голосе. От его тона душа девушки застыла.
— Я никогда не прощу тебя, Брайони. Думаю, это не в моих силах.
Она задохнулась и схватилась за горло. Его взгляд был холоден, как лед.
— Ты слишком часто бросала мне вызов, — мрачно сказал он. — Но на этот раз то, что ты натворила, уже нельзя исправить.
Он покачал головой и, казалось, собирался еще что-то добавить, но затем резко повернулся и пошел к дверям.
— Вот и все.
Брайони не могла больше выговорить ни слова. Ей хотелось позвать его, умолять его, но слова точно застряли у нее в горле. Она смотрела, как он открывает дверь.
— Джим! — Она вся дрожала, больше от шока, нежели от колючего ноябрьского ветра, в эту минуту сквозняком продувавшего комнату. — Куда… куда ты? — прошептала она.
Он оглянулся. С минуту казалось, что, глядя на ее маленькую, тонкую фигурку на кровати, зеленые глаза, мерцающими озерами устремленные на него, он колеблется. На его лице отразилась борьба чувств, но, так и не ответив, он шагнул в дверь и захлопнул ее за собой.
Брайони, преодолевая боль, присела на кровати. Складки ее шелковой сорочки и волосы развевались под напором ветра, продувавшего спальню, но, забыв о прохладе, о ночи, о боли, терзавшей ее тело, она молча смотрела широко раскрытыми глазами на дверь.
Она потеряла все. Все. И мужа, и ребенка. Что ей оставалось делать?
«У него это пройдет». Она проговорила это про себя, а слезы неудержимо продолжали катиться по ее щекам. «Завтра… он простит… меня».
Однако пустота в ее чреве опровергала такую возможность; Брайони охватила полная безнадежность, и она в изнеможении рухнула на кровать. Зарывшись лицом в подушку, она рыдала. Вся ее тонкая фигурка сотрясалась от рыданий, жгучая боль в сломанных ребрах и растянутых связках запястья не давала дышать, но она никак не могла остановиться. Волны тоски одна за другой набегали на нее, топили и душили.
Брайони лишилась всего и осталась одна. Ее мир рухнул, оставив лишь обломки. Она лежала на огромной кровати, искалеченная плоть с разбитой душой, и бормотала отчаянную молитву о том, чтобы никогда не увидеть света нового дня.
Глава 6
— Похоже, что начинается буран! — с ухмылкой объявил Дэнни, отходя от окна гостиной. — Подложу-ка я побольше дровишек в камин, а то ты отморозишь свои чудные ножки, радость моя.
Брайони улыбнулась ему в ответ и посмотрела в окно, за которым с неба сыпались кружевные снежные хлопья, постепенно одевавшие землю в сверкающий белый бархат.
— Да, пожалуйста, — отозвалась она, делая над собой усилие, чтобы ее голос прозвучал как можно бодрее, несмотря на тоску, теснившую грудь. — Я уже промерзла насквозь. Как хорошо, что на ужин будет жаркое. Оно поможет нам отогреться.
— А какой аромат идет от него из кухни! — подхватил Дэнни, с довольным видом втянув ноздрями воздух; затем он наклонился и подкинул еще дров в пламя каминного очага. — Я голоден, как волк.
Выпрямившись, он повернулся к девушке.
— Ты отлично выглядишь, — отметил он. — Я ужасно люблю, когда ты завязываешь волосы в такой пучок.
Брайони не могла удержаться от смеха, услышав такое о своей прическе. Она особенно старательно занималась туалетом в этот вечер, рассчитывая поднять себе настроение. В течение многих недель у нее не хватало энергии или желания заниматься своей внешностью. Она либо лежала в постели, либо, осунувшаяся и одинокая, бродила по огромному дому, слишком поглощенная своей болью, чувством вины и страшной потери, чтобы еще думать о том, что на ней надето или как она причесана. Однако в этот вечер она ощутила неожиданный прилив энергии.
Днем она впервые после несчастья прокатилась на Шедоу, и езда верхом приободрила ее. Что-то неуловимое в морозном декабрьском воздухе, покалывавшем ее разгоряченные щеки, и стремительном беге жеребца по затвердевшему грунту вновь вдохнуло в нее жизнь. Она вдруг поняла, что ей осточертело чувствовать себя слабой и несчастной. Ей захотелось вернуться к нормальной жизни. А это означало необходимость разговора с Джимом, новой попытки разрушить преграду, с такой решимостью возведенную мужем между ними.