Моя драгоценная гнома

Лакомка Ната

— Ты сдурел, Эрм?! — набросился он на меня. — Такого куша лишил, недомерок!

Вместо ответа я затолкала его в ту же подворотню, откуда он вылез, и от души навешала плюх и затрещин.

— Ну все, все! — завопил, наконец, Пыш, и я отпустила его, тяжело дыша.

Воришка потирал затылок и уши, и ругался:

— Точно — спятил! Чего на меня набросился? С каких это пор ты защищаешь белобрысых выродков?!

— Этот выродок — наш с папашей клиент, — сказала я, многозначительно похрустывая пальцами, и Пыш сразу забыл ругаться. — А тебе надо тоньше работать, а то топорно,

толстяк, топорно.

— Ну я не знал, что он ваш клиент, — добродушно признался Пыш. — Ладно, мир.

Мы пожали друг другу руки, выбрались из подворотни на улицу и пошли рядом.

— Купишь мне булочку с ливером? — спросил Пыш, когда я сказала, что иду в лавку к Виндальву.

— Куплю, — проворчала я, — хотя вместо булочки тебе надо хорошего «леща» дать.

— Хватит злиться, Эрм, — похлопал меня по плечу Пыш. — Я же извинился. Ты же знаешь, я ваших клиентов не трогаю…

— Еще бы трогал, — я сбросила его руку со своего плеча. — Но я почти пожалел, что помешал тебе. Тот блондинчик — та еще задница. А из-за тебя, толстяк, я чуть не влип.

— Не-не-не! — хитро заулыбался Пыш — Не из-за меня, я тут совсем ни при чем!

— Дать бы тебе еще раз по зубам, мне бы сразу полегчало, — сказала я ему доверительно.

Конечно же, дальше угроз дело не продвинулось, и мы, дружески болтая, прошли почти всю Цитадель, с хохотом вспоминая неудачную кражу. Вернее, хохотал только Пыш, а я лишь улыбалась уголками губ.

— Но я чуть не обвалился, когда ты меня ущипнул! — признавался Пыш. — Фух! Сердце прямо в пятки упало!

— Когда-нибудь тебя эльфийский гвардеец ущипнет, — предрекла я, и воришка сразу смеяться перестал. — И тогда будешь воровать корки у тюремных крыс.

— Бог с тобой, Эрм! Не говори такие страшные вещи! — Пыш даже побледнел.

— Давно бы за ум взялся… — заворчала я и замолчала.

Мимо нас проехала коляска, запряженная эльфийскими белыми жеребцами. На конях блестела позолоченная сбруя и покачивались плюмажи из павлиньих перьев, а в коляске, между двух эльфов в златотканых камзолах, сидел наш недавний покупатель — тот самый красавчик с изумрудными глазами.

Мы с Пышем прижались к стене дома, чтобы дать дорогу коляске и сопровождавшим — десяти всадникам с кинжалами наголо.

Зеленоглазый красавчик повернул голову, и наши взгляды встретились. Меня словно облили ледяной водой из ведра. Холодное презрение, высокомерие, брезгливость — вот что было в этом взгляде.

Посмотрев на меня, эльф мазнул взглядом по Пышу и отвернулся.

— Пыш, извини, — сказала я, когда процессия скрылась из виду, — но сейчас ты получишь еще пару плюх.

3

— Что-то у тебя сегодня одни розы получаются, — проворчал папаша, выбирая из вороха цветов драгоценный камень. — А! Вот, еще один рубин… — держа его двумя пальцами, отец посмотрел камень на свет. — Выше всех похвал — прозрачный, цвет хороший…. Спой еще, Эрм. Мне надо хотя бы три таких камня.

— Все сделаем в лучшем виде, — заверила я его и запела.

Песня была старинная, да и слышала я ее очень давно, но именно сегодня — когда солнце светило так ярко, и небо было голубым, как самые лучшие топазы, она вспомнилась мне:

— Лети, мой сокол, далеко,

Неси благие вести.

Скажи: в разлуке нелегко

Быть с женихом невесте.

— Я полетел бы далеко

По твоему приказу,

Но кто жених? Ведь я его

Не видывал ни разу.

— Он в замке, в башне, у окна,

Его любой узнает:

Нет звездам счета, но одна

Луна в ночи сияет.

Пока я пела, с губ моих так и срывались розы — сплошь алые и пунцовые. Попадались и камни — рубины, к огромной радости отца. Он складывал их на сложенную вчетверо шерстяную ткань, предварительно взвешивая и делая пометки в каталоге драгоценных камней.

— Ты поешь совсем как мама, — сказал он, не поднимая головы, когда камней, наконец, набралось достаточное количество.

— Так она и песню эту пела, — сказала я, собирая розы в букет. На них были шипы, и я их сковыривала ногтем. — Вот, что-то сегодня вспомнилось.

— Рубины посыпались, — задумчиво протянул отец. — А ну-ка, посмейся.

— Пап, ну ты же знаешь, что я не могу смеяться по принуждению, — притворно обиделась я. — Я засмеюсь только если… Ну ты знаешь, из-за чего засмеюсь.

— Шантажистка, — буркнул отец, но сполз с табурета и вышел на середину комнаты.

Я знала, что за зрелище сейчас будет, и еле сдерживала смех, пока папаша одергивал куртку и разглаживал бороду.

Потом он прихлопнул в ладоши и начал диковатый гномий танец — неуклюже ставил ногу на каблук, поворачивался из стороны в сторону, забавно кряхтя, а потом закружился, подбоченясь и приставив к макушке указательный палец — это называлось «кружиться на веревочке».

К этому времени я уже хохотала, как сумасшедшая, и на деревянный пол градом падали гранаты, яшма и турмалин.

— Довольно! Довольно! — взмолилась я, когда живот заболел от смеха.

Папаша прекратил пляску и уставился на россыпь камней на полу.

— Сегодня все красные, — глубокомысленно изрек он. — Тащи веник и совок — сметем их разом.

Собрав камни и поставив цветы в воду, мы с папашей уселись у окна каждый за своим станком.

— Я сделаю браслет из вот этих трех рубинов, — рассуждал отец, выкладывая камни на белой ткани. — Добавлю еще мелких жемчужин на отделку и возьму, пожалуй, вот эти гранаты. Они хорошо попадают в цвет.

— Угу, — согласилась с ним я, даже не поглядев, что он там понапридумывал.

Мысли мои были заняты новой работой — статуэткой, которая должна была полностью повторить облик зеленоглазого эльфа. Опал и золото — то, что надо. А очертания будущей поделки я уже набросала прямо на столешнице углем. Прошла уже неделя после той встречи, которую я никак не могла позабыть, а мне казалось — еще вчера я видела златовласого красавца, и еще вчера он держал меня за шкирку, как бродячего щенка. Конечно же, он какой-то важный эльфийский господин. Решил немного приударить за девицами — поэтому и сбежал от слуг. Эльфы — они ведь такие. У них только любови и поцелуи на уме.