Шрифт:
Галина Панизовская
Моя Галатея
– Не надо.
– Почему?
– Пусти.
Лицо у нее было замерзшее.
– Не надо.
"Ничего, это она так", - решил я.
Если б можно было просто привстать и дернуть за кисточку торшера. А что тут такого?
Я встретил ее полчаса назад: она выходила из театра, и мы чуть не столкнулись.
– Таня!
– выдохнул я.
Мы не виделись десять лет. Вернее, я видел ее только из зала. Но она вдруг пошла со мной. Я позвал - и она пошла. А когда к человеку приходит
– Слышишь, не надо.
– Но я...
– Отпусти.
– Но я же только...
– Я забыла в сумке платок.
"Так тебе и надо, - сказал я себе, вставая с дивана.
– Слюнтяй!"
Когда я позвал ее, на улице были сумерки. Потом я тянул ее по темному коридору и предупреждал: "Тут сундук, а тут ступенька", и старался, чтобы не услышали соседи. А она с чужим, "дамским" голосом, в роскошной распахнутой шубке...
Теперь шубка валялась пустая. А она сидела под самой лампой, и у нее было такое забытое Танино лицо...
"Осел, - сказал я себе.
– Ты же хотел, чтобы она к тебе пришла. И вот она здесь. Не разыгрывай идиота".
"Смотри, - сказал я себе еще, - ну что ты раскис? Разве есть в ней сейчас хоть что-то от Таньки - лаборантки с рыжими хвостиками? Она актриса. Самая модная, просто прима. И выбрось в мусоропровод свои дурацкие чувства".
И зачем я ее привел? Самое лучшее было бы сейчас извиниться и вызвать такси. Я подал бы ей раздушенный шарфик и втолкнул бы ее в машину. И засунул бы вместе с ней те забытые дни...
...Она сидела, опершись виском о пальцы. Прозрачным Таниным виском о те самые пальцы...
Я вижу, как будто сейчас, белый палец на желтом пластике. Это было десять лет назад в моем лабораторном отсеке. Галатея давала на осциллограф какие-то формулы. Я все еще делал вид, что тоже их понимаю.
Дверь распахнулась. Рыжая Танька-лаборантка, та, что хочет стать артисткой, вошла, качаясь на "шпильках".
– Привет вам, Машина!
– пропела она и провела по корпусу Галатеи пальцем с неровным ногтем.
И тут луч моей машины забегал, дробясь зигзагами, а приборы разом зашкалили.
"Да ты что?
– сказал я себе в ответ на свою догадку.
– Ну при чем здесь Танька?.. И надо же такое выдумать!"
В этот день я первый раз сменил Галатее кристалл: он вдруг не выдержал перегрузок. (Она была биоэлектронная, эта моя машина. Электронный блок управлял в ней синтезом ячеек мозга: серого вещества. И это вещество тоже подключалось к управлению. Так что практически она могла самосовершенствоваться до бесконечности... Я собрал ей электронику, построил первичную биоцепь, смонтировал слух и зрение... Но тут она стала "думать", и я запутался в ее новых схемах.) На другой день кристалл пришлось менять снова. Через день - еще раз.
А потом я встретил у своего отсека Димку с Аликом.
– У антеннщиков новенькая, вот это да! Видел?
– восхищался Алик.
– Вид клевый, - согласился Димка.
– Абсолютно.
– Татьяной зовут. У меня предки на даче. Как думаешь, танцевать она любит?
– Черт ее поймет!
– А ты что, уже интересовался?
– А как же? Выпендривается.
– И правильно делает. Вот если б ты был блистательный шеф...
– Ну, тогда бы она не часто меня тут встречала.
– ...Или хотя бы критский царь Витька-Пигмалион, творец Галатеи... Эй, Вить! Что это она повадилась в твой отсек?
– Кристалл, конечно, скис опять?
– вошел я к Галатее. И, не глядя, взялся за паяльник.
– Противно, когда запускают руки тебе во внутренности, - заявила Галатея.
– Ты их хотя бы мыл?
Я не ответил.
– Что ты дергаешь провода? Думаешь, это веревки?
– К сожалению, не думаю, - отрезал я.
– Морочишь девчонке голову, даром что машина.
У Галатеи засветились контакты. Вспышка. Еще вспышка. Молчание.
– Вот что, - сказала наконец Галатея.
– Поболтаем о чем-нибудь другом, ладно?
О другом. Как будто в моем мозгу кто-то смонтировал переключатель.
– Хорошо, о другом. Над чем ты сейчас думаешь?
– Плюс-минус бесконечность через временной параметр...
– Машина времени?..
– Пока только принцип.
– Так...
– Ты считаешь это фантастикой? Но в конце концов двигаемся же мы в трех измерениях...
– И что-то выходит?
– Вроде.
– Так... так...
– Я отбросил тестер.
– Новые уравнения записаны у тебя только в буфер?
– А ты думал, в табличку над дверью?
– Но при перегрузке из буфера все стерлось. Все.
– Да.
– Сколько тебе понадобится, чтоб вывести все сначала?
– Месяца три.
– А потом опять явится эта рыжая?
Пигмалион не был критским царем. Историки придумали это позже. Пигмалион жил в хижине из кизяка и лепил поделки на критский рынок.
Великие дарили миру свои творения. А Пигмалион делал статуэтки по десятку в день. И ваял он не из слоновой кости. Просто брал глину в своем огороде. И потом отжигал в печи, как сосед-горшечник.
– А вот кому Афина-Паллада? Эй, пастух, Афина-Паллада за полкозы! Афина-Паллада и три головки чеснока в придачу. Крепкая Афина, не боится никаких переходов. (Обожженная в огне Афина и вправду была крепкой.)
А возвратясь с рынка, Пигмалион сидел у порога и мял в пальцах теплую глину.
– Что ты там лепишь, сосед? Не божественную ли Геру в час, когда матерь богов Гея исторгла ее из чрева?
– Что ты, сосед! Боги бессмертны. И Гера родилась такой же волоокой и полногрудой, какою любит ее и ныне отец богов Громовержец. Потому и закрепляю я образ богов жестким огнем, что он неизменен. А в час вечернего отдыха леплю я дитя, которое поклонится ходу времен и станет в свой час женщиной. Ибо я одинок.