Моя итальянская возлюбленная
Шрифт:
Каким же надо быть идиотом, чтобы упустить такой случай! Ну вот где я ее теперь найду? Впрочем… ответ очевиден — там же, где и потерял. В самом деле, отправлюсь-ка я на Сан-Марко и буду ждать ее там. Не дождусь — пойду на вокзал, куплю билет и вечером уеду в Рим.
Мысль была неплохая, я стал собираться. Сегодня мне нужно выглядеть максимально эффектно, поэтому я достал из сумки свои знаменитые белые джинсы. Когда-то в Москве две тетушки, увидев меня в этих джинсах, обозвали Валерием Леонтьевым. Ну действительно, что может быть более элегантным — белые штаны, белая рубашка, синий бархатный пиджак и синий галстук?
Выглядел я действительно неплохо, и даже итальянка — портье моего пансиона — сделала мне комплимент: «Вы такой элегантный». Я на это ответил заранее придуманной остротой: «Венеция — забавный
И вот я сижу на площади за столиком того же самого кафе, лениво смакую бокал легкого вина, элегантно курю и снисходительно посматриваю на окружающих.
Но — чу! — что за прелестное видение, словно сошедшее с рекламного клипа конфет «Рафаэло»? Кто эта стройная и, как говорят англичане, утонченная и изысканная дама в белой юбке, белом пиджаке и белой шляпе, которая медленно движется по площади, сопровождаемая надоедливыми голубями мужских взоров? Так и кажется, что сейчас она томно улыбнется и произнесет: «Это искушение…»
Однако она остановилась, смотрит на меня… да как пристально! Неужели ей пришла в голову та же мысль, что и мне — как гармонично будет сочетаться ее белая юбка с моими белыми джинсами, особенно, если они будут лежать рядом в гостиничном номере? Нет, но она явно идет ко мне! Я так разволновался, что даже огляделся по сторонам, боясь ошибиться. У старинного испанского юмориста Франсиско де Кеведо была прелестная шутка — как сделать так, чтобы красивые девушки устремлялись тебе навстречу с радостными лицами? Ответ таков — оказаться в этот момент рядом с их родителями или возлюбленными.
Но рядом со мной никого не было! И вот эта молодая дама, элегантно вышагивая своими стройными загорелыми ногами, обутыми в белые туфельки на высоких каблуках, подходит вплотную и произносит:
— Чао, маэстро Суворов!
Да, это был такой шок, что сейчас самое время слегка отдышаться и, сделав большое отступление, рассказать историю нашего знакомства, которая началась в знаменитые августовские дни 1991 года.
До комендантского часа оставалось совсем немного времени. Вдалеке показались огни машины, и я, недолго думая, ступил на проезжую часть и поднял руку. Машина остановилась — это был новенький, темно-синий «москвич» последней модели, в котором уже сидели три человека.
— Вам куда? — первым спросил меня водитель, перегнувшись через колени сидевшей рядом с ним девушки.
— На «Баррикадную».
— Садитесь.
Двое мужчин лет сорока, одетые по-походному, т. е. в брезентовые куртки и сапоги, потеснились, и я, не без некоторой опаски, влез на заднее сиденье. Оказаться под пристальным взглядом загорелой красавицы было невозможно, да кроме того во мне бултыхалось полбутылки водки. Впрочем, это была ночь чудес — они ехали туда же, куда и я. Всю дорогу мы слушали «Эхо Москвы», обменивались возбужденными впечатлениями, а я, кроме того, пытался рассмотреть девушку, сидевшую прямо передо мной. У нее были тонкие льняные волосы, смуглые щеки и озорные глаза. Правда, общее впечатление несколько портил нос — коротковатый и курносый. Ее спутник заурядно-грубоватый детина, одетый в лучших традициях недавно преуспевшего нувориша, много уступал ей в привлекательности. Впрочем, мне не хотелось бы говорить о нем плохо, поскольку, высадив нас у метро, он не только не взял денег, но и пожелал успеха: «Счастливо вам, мужики!»
Одиннадцать вечера. И мелкий, противный осенний дождь. Но народ поднимался по эскалатору сплошным потоком. Кто-то встречался на выходе из метро, весело окликая знакомых; кто-то настойчиво звонил друзьям — «приезжайте»; кто-то залихватски ругал коммунистов и ему внимали напряженно-радостно. Короче, дух знаменитого русского «была — не была» так и витал над толпой, направлявшейся на набережную.
Когда я подошел к «Белому дому», карнавальное впечатление усилилось — на площади под дождем раскинулся цыганский табор — огни, голоса, костры, машины, всеобщее воодушевление, громкоговорители — и все это волновалось и пульсировало тем невероятным оживлением, которое непременно сопровождает подлинно историческое событие.
И я тоже поддался этому оживлению, и целый час ходил под дождем, проталкиваясь в те группы людей, где слушали
Где-то около часа ночи я вроде бы дождался вожделенных танков — на всю площадь, заполненную встревоженно-притихшими людьми, было объявлено, что «в сторону «Белого дома» движется колонна танков, передовая линия обороны прорвана, есть первые жертвы». Со стороны Нового Арбата послышались автоматные очереди, но, как назло, именно в этот интригующий момент мне ужасно захотелось избавиться от того количества водки, которое я уже успел усвоить.
Выйдя сквозь цепь защитников со стороны Рочдельской улицы, я поднялся наверх, прошел мимо парка имени Павлика Морозова и свернул на небольшую улицу, совершенно пустую, если не считать нескольких машин. Озираясь по сторонам и высматривая укромное место, я прошел мимо одной из них, и вдруг какое-то движение в салоне заставило меня обернуться. Это был тот самый темно-синий «Москвич», в котором я приехал сюда, — свет от уличного фонаря ярко заливал его стекла. И в этом безжизненном свете я вдруг увидел нечто такое, от чего у меня перехватило дыхание. Стройная женская нога, обутая в изящную туфельку, с которой свешивались белые трусики, была закинута на мужское плечо и ритмично подрагивала, касаясь обнаженным коленом стекла. Все остальное мне загораживал могучий мужской торс, совершавший мощные колебательные движения, от которых вздрагивал стоявший на тормозах «Москвич». Бурное дыхание и вздохи доносились даже сквозь наглухо закрытые окна. И тут — может быть, мне это только показалось — откуда-то из глубины салона кошачьим блеском сверкнули те озорные женские глаза, которые я сегодня уже видел.
С трудом подавив вздох, я прошел мимо, облегчился и вернулся в толпу, стоявшую перед «Белым домом». Намокший аэростат, на котором колыхались три разноцветных флага, порой спускался настолько низко, что я начинал опасаться, как бы он не плюхнулся мне на голову.
Это была поистине необычная ночь и, по-моему убеждению, не поколебленному и четыре года спустя, она должна войти в историю как антипод другой знаменитой ночи — с 25 на 26 октября 1917 года. Вибрация тревоги раскачивала влажный от слез купол неба, и от этого потрясения еще горше плакали души всех погибших и всех предавших, всех обездоленных и всех обезличенных. Пустоцветным фейерверком вспыхивали и угасали надежды, бесконечные словеса слабо колебали воздух вокруг поскрипывающего колеса фортуны, которое словно бы застыло на месте, не в силах сделать очередной оборот. Каменные истуканы бессильно протягивали руки, пытаясь вцепиться в прошлое, но будущее уже колыхалось на просторе радиостанций всего мира. Густая тишина и гул танковых моторов, нежная улыбка, поцелуй и рев возбужденной толпы — как все это отражалось в зеркалах небес и как эти пугающие всплески звезд отражались в нас! Пространство не позволяло разорвать свой плен, а время не разрешало облегченно вздохнуть, и все же чувство сопричастности тайне становилось неотъемлемым элементом крови, без которого наступало немедленное удушье. Санитарной сиреной гудела труба архангела Гавриила, дьявольские усмешки Воланда еще отражались в московских лужах, но уже шевелилась новая страница истории, запертая в огромном здании партийного архива. И шлюхи делали свое привычное дело, и стукачи; скучали лица президентов и свирепело народное бессилие — и все это вибрировало и рожало, отражаясь в аукционном гонге Луны и медленно рассеиваясь там, где много пыли от метеоритов и человеческих надежд.
А в общем-то все было довольно скучно. Я всю ночь простоял под дождем, чертовски завидуя тому, что происходило в темно-синем «Москвиче». Вернувшись домой, я лег отсыпаться, но где-то во второй половине дня позвонил приятель и сообщил о бегстве членов хунты. На радостях мы снова напились, и я опять завалился спать. Так что не только члены ГКЧП провели эти дни в непрерывным подпитии!
Зато следующий день оказался богат на яркие впечатления. Я отправился в центр к памятнику Дзержинскому.