Моя коллекция
Шрифт:
— Я вас не видел! Зал был пуст, когда я вошел!
— А я сидел на скамейке перед входом. И за мной еще три человека заняли.
Скамеечники стали жать на очередь, началась перебранка и толкотня. Однако очередников в зале было больше, они меня решительно поддержали, вытеснив часть скамеечников в хвост очереди; другая же часть продолжала бороться за второе и третье места. В это крикливое противостояние вдруг с истеричными воплями врезалась скандальная тетка с ребенком на руках, заявившая свое внеочередное право, поскольку ребенок
Передо мной покачивался пьяный вдробадан мужик. Одной рукой он схватился за меня, чтобы не упасть, а второй размахивал перед лицами граждан.
— Вот этот в белой кепке, — тычок мне пальцем под ребра, — пусть стоит! Он первый. А мне, бляха-муха, билета не надо! Мне внука надо отправить. Вот эта баба пусть тоже стоит. А мое место третье. Это уж как хотите. А кто чего скажет — я, бляха-муха, за себя не ручаюсь!
Тут он качнулся и чуть не упал, но был поддержан своим корешем, здоровенным парнем в рваной тельняшке.
— Дядя Федя, ты место забил? Теперь пойдем отдохнем.
Он вытянул дядю Федю из очереди и прислонил к стенке. Тот сполз на корточки.
В этот момент раскрылось окошко, и к моей радости на наш поезд оказались купейные места. Кассирша предупредила, что места не нумерованы.
Привокзальную платформу заполнила толпа счастливых обладателей билетов. Никто не знал, где остановится их вагон, поэтому все взволнованно бегали по платформе, ориентируясь на противоречивые советы тех, кто уже ездил по этой дороге. Поперек платформы лежал дядя Федя. Над ним стоял растерянный внук лет семи.
Издали послышался шум подходящего поезда. Волнение на платформе усилилось. Громкоговоритель зашипел, потрещал и возвестил:
— Нумерация вагонов начинается с хвоста. Стоянка три минуты.
Толпа рассыпалась на единицы, люди с вытаращенными глазами ринулись навстречу друг другу, роняя багаж, огибая дядю Федю, лавируя и сталкиваясь.
В общей суматохе мы подбежали к своему пятому купейному. Маленький толстенький проводник долго мял в руках наши билеты. Убедившись, что все правильно, он пустил нас в вагон. Вагон был переполнен, и нам достались последние места в трех разных купе.
— Белье брать будете? — мрачно спросил толстячок.
— Будем, — твердо ответили мы.
— С вас по десять пятьдесят. Пойдемте со мной.
В одном комплекте белья не оказалось наволочки. Вместо нее проводник предложил второе полотенце, чтобы обернуть подушку. Однако Лена бурно запротестовала, и проводник отправился искать наволочку по всему поезду. Не прошло и часа, как наволочка была найдена и вручена.
— Чай пить будете? — спросил проводник, глядя в пол.
— Нет, спасибо.
— Ну и слава Богу!
Самое интересное оказалось впереди. В Осташкове в наш вагон ввалились пятнадцать человек
Вот тут-то Лена и сказала мне впервые в жизни:
— Как ты был прав, дорогой!
Зоомагазин
В солнечный погожий день, седьмого ноября 1962-го года, я бродил по окраинной Одессе и наткнулся на маленький зоомагазин, находившийся в полуподвальном помещении двухэтажного строения с облупленной штукатуркой.
У зоомагазина была своя витрина — одно окошко, внутри которого слева стояло пыльное чучело зайца, справа — чучело совы, с одним стеклянным глазом, а посредине — портрет Ленина в красной рамочке.
Под всеми этими экспонатами была протянута кумачовая полоса, с надписью: «Хай живе наша ридна радяньска власть!»
Рандеву
— Вот сразу видно, что вы человек культурный, — сказала она и улыбнулась крашеным ртом, — я тоже кое-что понимаю в искусстве, а мой сын Юрочка, вам обязательно надо познакомиться, он просто обожает искусство. Оно для него — все!
Справедливость требует отметить, что ни слова об искусстве не было мною произненесено.
— Он у меня очень культурный, — продолжала она, гремя посудой, — у него столько книг по искусству — вы себе не можете представить!
Закончив умываться, я пробормотал что-то вроде того, что много книг по искусству я себе представить могу, и хотел выйти из кухни, но она меня остановила.
— Вы знаете, я ведь тоже увлекаюсь искусством, — почему-то понизив голос, сообщила она, — некоторые любят картины и хрусталь, например, а у меня особое увлечение…
Она поправила мокрой рукой волосы и посмотрела на меня. Элементарная вежливость требовала от меня вопроса, что же это за особое увлечение, но я молчал, рассматривая ее роскошный халат и холеные руки с кольцами, моющие посуду в цинковом тазу.
— Я увлекаюсь коврами и бриллиантами, — сказала она и опустила ресницы, густо покрытые краской. Я с интересом посмотрел на нее. Неужели ей свойственно чувство юмора, и меня тонко «делают»?
— Серьезное увлечение, — ответил я, не найдя ничего более умного.
— О! Конечно! Очень серьезное. Если хотите, я вам покажу свою коллекцию…
Мы отправились в ее комнаты. Пройдя обшарпанный коммунальный коридор, с лампочкой на голом проводе и четырьмя счетчиками на выцветших лиловых обоях, мы открыли дверь, и взгляд мой сразу уперся в ковер, висящий в прихожей, против входа. За ним виднелся второй, и я понял, что ни о каком юморе не могло быть и речи.