Моя крайность
Шрифт:
— Я почему-то даже не удивлен, — поежившись от прокатившегося вдоль позвоночника холодка, накрываю ладонью слегка промокшую повязку, чувствуя, как боль начинает отдавать неприятной пульсацией. — Его хотелки всегда на первом месте. Пусть ждет, я не собака, чтобы подчиняться его командам "к ноге".
Отвернувшись к окну, поигрываю желваками, жалея что не умею абстрагироваться, время ни хрена не лечит, зализывает рану, стирает привычную грань между до и после. И ты живешь, понимая что болезненный момент не искореним, он был, есть и будет с тобой до конца.
Видимо сперва
— Пойти придется, — тихо и неуверенно произносит Марго, а я кожей сквозь футболку ощущаю, как дрожит ее голос, как почти срывается на плач.
— Я знаю, просто не готов, — накрываю ее руки дрожащей ладонью, вдруг вымокшей от волнения, добавляя после паузы со злым смешком. — Ни простить, ни встретиться, ни начать все сначала.
— Ты же не будешь вечно бегать от него.
— Нет, конечно. Зато как греет душу тот факт, что теперь бегает он, — полушутливо-полуобиженно парирую я, всё же чувствуя зачинающееся удовлетворение.
— Поговори с ним. Закрой эту страницу, — шумно сглатывает. — И открой новую…, — она в напряжение сильнее стискивает объятия, еле слышно всхлипнув, вдавливается в спину теперь уже лицом, добротно смачивая футболку слезами. — Извини, но на ужин с отцом я с тобой не пойду.
Глава 58 "Я тебя пожалею"
Марго
Новость вначале режет слух, а после безжалостно проходится по натянутым нервам, которые в финале оглушительно лопнув, отнимают здравый смысл. Я остаюсь в ступоре, ещё не до конца понимая, какая из навалившихся проблем меня убивает сильней. Но страшней всего оттого, что я спасая одну родную душу, предаю другую.
Неожиданно обнаруживаю, что надо начинать дышать, глубоко и с жадностью… оказывается, последние полминуты я стою затаив дыхание. Вернее не затаив, а напрочь разучившись это делать.
Тяжёлые капли, так внезапно начавшегося дождя не хуже китайской пытки капают на мозги, сводя с ума, превращая серое вещество в желе, которое хочется высморкать в уже напрочь вымокший платок.
— А ты каким боком там оказался? — задаю давно терзающий меня вопрос, потому-что думать о последствиях всего случившегося больше нет никаких сил. Мыслями и взвешенными доводами не аннулировать совершенных импульсивных действий.
Я поступила необдуманно, но решительно. Решительно загнав себя в угол, в котором теперь вдоволь можно насладиться истерикой, уже царапающей горло, подступившими слезами.
— Это что вместо спасибо? — протяжно выдыхает он, продолжая что-то искать в карманах куртки. — Ты как с мажорней сошлась, все манеры растеряла, — поиски наконец-то завершены, пару резких движений и из-под колесика дешевой зажигалки вырываются искры, озаряя яркой вспышкой упрямо поджатые губы с зажатой ими сигаретой. — Заразилась малодушием половым путем?
Пашка бесшумно
“Эдуард Романович, я согласна. Только деньги мне нужны прямо сейчас.”
По факту я продала Максима с одной только целью спасти жизнь Лешке, которому требовалась срочная операция, переливание крови и реабилитация. На это всё у меня попросту не было денег и времени их собирать. Слабое оправдание, но если бы он не был на грани, то я не взяла бы у Макеева старшего и гроша ломанного. Послала бы ко всем чертям.
Итог плачевен: послать Макеева придётся, но младшего, не знающего всей ситуации.
— Нет, видимо я изначально с гнилой комплектацией, — сейчас еще явственнее ощущается горечь от поступка и соль на губах от слез, которые больше не хотят прятаться в каплях дождя, что врываются порывом ветра под несостоятельное укрытие плохо натянутого брезента над больничным балконом. — Он меня никогда не простит, — отчаявшись, шепчу себе под нос. Нет, не с целью сознаться Котову, а желая услышать, прочувствовать весь вкус вины.
— Хочешь…я тебя пожалею, — совсем неожиданной теплоты пальцы скользят под плотный футер, шарят под ним с таким упоением и наглой развязностью, что я на время теряю способность сопротивляться. — Я умею. Мной столько ран залечено, — оттесняет к стене, негрубо, но довольно настойчиво, пока моя спина ни упирается в шершавый бетон. — Поверь… тебе понравится.
Следом за беспардонным поведением следует поцелуй, терпкий, пропитанный никотином, только что выкуренной сигареты. Напористыми толчками Пашкин язык норовит прорвать оборону, ворваться в мой иссохший от дерзости рот.
— Прекрати, — неразборчиво шепчу, не отпуская прикушенную губу наглеца, чувствуя солоноватый привкус крови и едкое разочарование Котова, который одергивает руки, даруя моему телу свободу от своих поползновений.
— Выпендрежница, — стирает с губы тыльной стороной ладони выступившие алые капельки, оправляется и резво впечатывается руками в стену, по обе стороны от моего замерзшего лица. — Подумаешь, дала бы мне разок, потом втянулась и сама бы просила, — влажный лоб Пашки с налипшими на него прядями взъерошенной чёлки, упрямо касается моего. — Признайся, ты же наверное, и не кончала с ним никогда?!
Его близость лишь сильней меня злит, инстинктивно сгибая ногу в колене, я старательно мечу в восставшее против меня достоинство. За секунду до удара, Паша вывернувшись, жмется ко мне бедром, аннулируя все попытки отвязаться от голодных приставаний.
— Пусти, не будь мудаком.
Котов замирает, а потом начинает судорожно смеяться, стирая слезы в уголках глаз, проступившие от смеха.
— Моя ты лапа, — шаловливо, с придыханием смакует каждую букву. — Я не умею по другому и не хочу уметь. Вы же бабы любите течь от плохишей, наше принуждение и грубость рождается вашей природной потребностью быть под сильным самцом.