Моя Лаура
Шрифт:
– Идите вы все… Призраки-призраки! Какие еще призраки? Не существует никаких призраков! Есть только трупы, которые медленно гниют в могилах. Вот их-то я и сторожу.
Я вошел обратно в сторожку и лег на диван, не раздеваясь. Потом убавил звук на телевизоре, подошел к окну, прислушался – на улице было тихо.
– Да, конечно, послышалось! – усмехнулся я.
Я провел такую проверку еще несколько раз, и, в конце концов, тревога отступила, и скучное кино для полуночников усыпило меня. Вскоре я уснул, огласив маленькую сторожку своим громким, раскатистым храпом.
***
Следующие несколько дней я
Похороны выбили меня из колеи. Я пребывал в угнетенном состоянии. Особенно больно было смотреть на ребенка, лежащего в маленьком гробу. У него было спокойное, белое лицо, на котором застыло невероятно мудрое выражение. Как будто за свои прожитые пять лет этот маленький мальчик познал весь смысл земного существования. Я смотрел в детское личико, и мне хотелось выть вместе с безутешной матерью от несправедливости жизни. Мне вспомнились мои собственные дети. Они были живы, но я их тоже, в каком-то смысле, навсегда потерял. В тот вечер я снова потянулся за бутылкой водки.
– Оказывается, не такая уж простая эта работенка, – пожаловался я Женьку, наливая две полные рюмки – ему и себе.
– Привыкнешь. Человек – такое существо, ко всему привыкает, – ответил Женек, – я тараканов боялся с детства до жути. А когда женился, то мы с женой переехали в квартиру ее бабки, так там тараканы кишмя кишели. И вот, я поорал-поорал, и ничего – привык, перестал бояться. И ты, Серега, тоже привыкнешь.
– Ох, – вздохнул я, – нашел, с чем сравнить!
– Я знаю, о чем говорю! – уверенно воскликнул Женек.
– Одно дело, когда стариков хоронят. Эти ладно, нажились. А когда молодых? А детей? Они ведь жизни-то еще не видали! Как к такому привыкнуть?
– Я тебе открою нехитрый секрет: нажиться невозможно. Хоть сколько проживи, будет хотеться еще. Но каждому из нас свой век на земле отведен. У кого-то он длинный, а у кого-то – обрывается, не успев начаться. Никто предначертанного изменить не может, – задумчиво проговорил Женек.
– А ты, оказывается, философ! – улыбнулся я.
– Не философ, а психолог. Психфак десять лет назад закончил, кое-что еще помнится. Так что поразглагольствовать еще как могу.
Я удивленно поморгал и воскликнул:
– Почему же ты, психолог, на кладбище могилы роешь?
Женек пожал плечами, помолчал, потом ответил:
– Мертвые мне нравятся больше живых, у них нет проблем.
Я хмыкнул, а Женек выпил залпом свою рюмку и закусил тремя ломтями колбасы.
– Ну и пить на рабочем месте тут никто не запрещает. Красота! – сказал он с набитым ртом.
Я кивнул, соглашаясь с тем, что это, действительно, веская причина. И тут в окно сторожки постучали. Звук был такой громкий и внезапный, что я подпрыгнул на своей табуретке и облегченно выдохнул, увидев за заляпанным стеклом улыбающееся лицо Вована.
– Ну где ты там, Женек? Опоздаем на автобус!
Женек схватил свою джинсовку и поднял руку на прощание.
– Давай, друг, не кисни! Увидимся завтра.
Парни ушли. Я снова остался один, в окружении могильных плит, деревянных крестов и высоких сосен. Выйдя на крылечко сторожки, я уселся на верхнюю ступеньку и закурил. Вечер был необычайно хорош – алые всполохи заката медленно догорали между соснами, лучи от них падали мягким светом на могилы, отсвечивали от блестящих надгробий. В воздухе витало какое-то неповторимое, благодатное спокойствие, и у меня вдруг стало так хорошо на душе, что я широко улыбнулся. Мне вспомнился недавний разговор с Женьком. Я обвел задумчивым взглядом могильные кресты и произнес:
– Каждому отведен свой век. Это мы, живые, переживаем по этому поводу. А те, кого я охраняю, они спокойны. Я сторожу не могилы, я сторожу вечное спокойствие.
Удивившись тому, как пафосно у меня получилось сказать, я гордо осмотрел свои "владения". И тут вдруг вдали мелькнуло что-то светлое, как будто кто-то быстро прошел между соснами.
– Эй, кто там? – крикнул я, сощурившись, чтоб лучше видеть.
Но вокруг никого не было.
– Да ну, не может быть! Не призрак же это, в конце концов? А кто тогда? Вандалы? Сатанисты? Господи, какая чушь у меня в голове. Да это обман зрения, вот точно!– прошептал я, хлопнув себя по лбу.
Но наслаждаться спокойствием и красотой вечера больше не получалось. Я сидел на крыльце напряженный и взволнованный, и то и дело поглядывал туда, где недавно прошел "призрак". Посидев так минут пять, я поднялся с крыльца и на ватных ногах пошел в сторожку. По спине бежали мурашки и казалось, что кто-то смотрит из темноты мне в спину.
Дома я допил открытую бутылку и, опьянев, завалился на кровать в одежде. Провалившись в тяжелый сон, я ничего не видел и не слышал вокруг себя. И мне показалось, что ночь прошла довольно спокойно.
***
Следующей ночью произошло еще более шокирующее событие. Благополучно уснув около полуночи, я вскоре проснулся от чьих-то громких всхлипываний. Я поднял голову от подушки, прислушался. Нет, не померещилось – опять кто-то плачет на улице.
Горло жгло огнем. Я встал с кровати, быстро выпил стакан воды и вышел из сторожки. Окинув сонным, мутным взглядом кладбище, залитое лунным светом, я вдруг замер на месте и остолбенел – между двух высоких сосен, рядом с покосившимся деревянным крестом, стояла девушка в светлом платье. Прижав белые руки к лицу, она горько плакала.
– Вот так поворот! – прошептал я.
Почесав затылок, я достал из кармана телефон. Но кому звонить – не знал. Тогда я решил разобраться с этим сам.
– Эй, ты кто? Это ты тут ходишь по ночам? – крикнул я, и голос мой прозвучал хрипло, неприятно, – ночью сюда ходить нельзя. Не видишь – ворота закрыты! Хочешь пореветь – приходи днем и реви, сколько влезет. Поняла?
Девушка замолкла, опустила руки и повернула голову в мою сторону. Меня будто током дернуло от ее взгляда. Она была невероятно красива. Признаться, никогда раньше я не встречал такой красоты. Жена моя была далеко не красавица, да и девушкам, что были до нее, тоже далеко было до супермоделей. А тут вдруг передо мной возникла из ниоткуда, соткалась из воздуха неземная красота – высокая, стройная, волосы чёрные, как смоль, волнистые, длинные, до самой талии, руки тонкие, шея лебединая, лицо белое, и глаза на нем – сверкают, как два черных драгоценных агата.