Моя легендарная девушка
Шрифт:
— Мне тебя тоже не хватает, Мартина, — прошептал я, надеясь, что ни она, ни моя совесть меня не услышат.
Она вздохнула с облегчением.
Так больше не могло продолжаться, и я это знал. Я только что допустил существенную ошибку. Ей не нужна была моя жалость, ей нужны были чувства иного свойства. А у меня их не было. Я был просто обязан сказать ей правду.
— Мартина? — На этот раз я выдал себя — что-то в тоне моего голоса насторожило Мартину, и она не ответила. Я чувствовал, как она замерла на том конце провода, сжалась в ожидании удара, в ожидании конца света. Точно так же вел себя Беверидж, наш пес, когда думал, что я его сейчас отчитаю. Он не приходил на зов, прятался, наслаждаясь последними мгновеньями счастливого неведения.
И что я собирался сказать?
«Мартина, прости, но у нас ничего не выйдет».
Слишком резко.
«Мартина, дело не в тебе, а во мне. Это я во всем виноват».
Слишком мягко. Она подумает, что у меня просто выдался тяжелый день.
«Мартина, я не знаю, как лучше сказать, поэтому скажу прямо. У нас с тобой ничего не получится».
Прямо в точку. Твердо и честно. Подойдет.
— Мартина, — начал я, — я не знаю, как лучше сказать…
— Не говори, Вилл, — перебила меня Мартина. — Я знаю все, что ты хочешь мне сказать. Поверь, я тоже это чувствую.
— Что? — выдохнул я.
— Я тоже, Вилл, — продолжала она, все дальше и дальше увязая в этом недоразумении. — Я знаю, мы с тобой вместе только с прошлых выходных, но какое значение имеет время? Вилл, я тоже тебя люблю.
У меня довольно обширный лексический запас, но в тот момент я не смог придумать ни слова в свое оправдание. Я просто лишился дара речи. А она, конечно же, решила, что я медлю с ответом потому, что чувствую в душе то же самое и мои чувства превосходят всякие слова о них. Я не мог взять в толк, как она может говорить о любви, если у нас была только одна мимолетная встреча неделю назад.
— Послушай, Мартина… — начал я, но так и не закончил предложения. Будь я в полном бешенстве, я все равно не смог бы сейчас перейти сразу к делу. — Мартина, уже очень поздно. Я устал. Эта неделя выдалась очень непростой. Я сейчас хотел бы поспать. Поговорим завтра, хорошо?
— Я буду тебе сниться, — нежно сказала она.
— Да, конечно. Обязательно, — я покачал головой и положил трубку.
Мартина. Хуже новости не придумаешь. Раньше подобная идея показалась бы мне абсурдной, а теперь она становилась реальностью — полный кошмар. Мартина — это дьявол в нижнем белье от Госсарда [22] . И как я до этого докатился?
22
Фирма, производящая женское белье.
Никки и Кейти, девушки, с которыми я учился на курсах, были с Мартиной большие подружки. Однажды, когда мы где-то недели через две после начала нашего обучения все вместе весело проводили время, они пересказали мне много приятных вещей, которые говорила про меня Мартина на лекциях, и в целом получалось, что я ей чертовски нравлюсь. Сначала мне это льстило, потому что Мартина была далеко не уродина — высокая, натуральная блондинка и так изящно двигалась, что казалось, она не идет, а скользит по воздуху. В тот вечер я несколько раз заговаривал с ней, и уже тогда стало ясно, что несмотря на всю ее симпатию ко мне у нас нет ничего общего.
В следующий раз мы встретились с ней только неделю назад, перед самым моим отъездом в Лондон. Помнится, мы обсуждали с Алисой, как трудно найти Любовь в конце двадцатого века, и она предположила, что я до сих пор никого себе не подыскал по одной простой причине: я слишком честный и правильный. Мне пришлось признать, что в чем-то она права. Все вокруг только и делали, что заводили романы на одну ночь, жили двойной жизнью или попадались журналистам втроем в одной постели, а я никак не мог присоединиться к общему веселью — я был занят поисками той Второй, что заняла бы место Агги (Первой и Единственной). Именно это и имела в виду Алиса: у меня на лбу было написано «Требуется Жена». Я искал девушку, которая заменила бы мне Агги, девушку на всю жизнь, и на меньшее был не согласен.
И вот появилась Мартина. Она стала моей пробой пера, экспериментом, монстром, которого я, как доктор Франкенштейн, создал своими собственными руками. Моя первая и единственная попытка завести мимолетную интрижку, за которую я теперь и расплачивался. А тогда от меня потребовался только один телефонный звонок. На заднем сиденье такси, после ужина в «Лос Локос» я, не помня себя, запустил руку ей под блузку и провел пальцем вдоль кромки ее лифчика. Она дала мне понять, что хочет серьезных отношений. В ответ я пробормотал что-то типа «ага, я тоже», и она тут же принялась страстно меня целовать. И вот теперь раскаяние грозило захлестнуть меня с головой — это было совсем не сложно. Я вечно чувствую себя виноватым из-за того, из-за чего нормальные люди лишний раз не станут и голову напрягать: что я не подал нищему, не купил билет благотворительной лотереи, убил мотылька, который запутался в оконной сетке, — словом, чувство вины было и остается основной характеристикой моей натуры. А теперь, из-за Мартины, я чувствовал себя виноватым даже в том, что меня объективно совершенно не касалось. Хиросима — моя вина. «Титаник» — тоже из-за меня. Гана Соло заморозили в «Империя наносит ответный удар» — простите, принцесса Лея, это я виноват.
Моя совесть настаивала, чтобы теперь, в качестве расплаты, я начал встречаться с Мартиной. В конце концов, как утверждают католики, чтобы загладить вину, надо сделать так, чтобы последствия твоих ошибок падали на тебя самого, ведь с собственной болью легче справиться, чем с той, которую ты причинил другому. Сама по себе теория неплохая, но моих проблем она не решала. И если попытаться применить ее на практике, будет только хуже. В этом и заключалась вся суть задачи: мне нужно было избавиться от Мартины, но у меня не хватало сил ее бросить. Я в жизни ни одной девушки не бросил. Да, конечно, я вел себя с ними так отвратительно, что им рано или поздно приходилось от меня избавляться, но сам я никогда подобного поступка не совершал. Я просто не в состоянии сказать другому человеку, что я не испытываю к нему такой же сильной привязанности, как он — ко мне. Благодаря Агги мне даже кажется, что только я один на всем белом свете и могу, не покривив душой, сказать: «Мне от этого будет еще больнее, чем тебе».
00:50
Мартина или, точнее, мысли о ней лишили меня сна. Они кружили в голове, как лошади на ипподроме. Но в конце концов они замедлили свой бег и вернулись к своему обычному предмету — Агги. Как долго она гадала — вот как я сейчас с Мартиной, — как бы сказать мне о своем решении помягче? Она ведь хорошо понимала: что бы она ни сказала, какими словами ни попыталась бы мне все объяснить, она в любом случае разобьет мне сердце.
Пару месяцев спустя, когда я уже почти осознал, что ее со мной больше нет (это было не проще, чем, проснувшись однажды утром паралитиком, смириться с этим), мне пришло в голову, что, возможно, она не одну неделю, а то и не один месяц пыталась дать мне понять, что наше дело швах, но по собственной глупости я ничего не замечал. Было невыносимо больно думать, что все это время я жил, погрузившись в собственные иллюзии, был уверен, что она относится ко мне так же, как и я к ней, — теперь я уже и не знал, чему верить. Мне о многом нужно было бы спросить в тот момент, но я не смог; а к тому времени, когда я был уже в состоянии задавать вопросы не впадая в истерику, она прервала все контакты со мной.
Может быть, она приняла это решение в то самое утро, когда мы встретились у обувного отдела, или в кафе, когда у нас в кофе свернулось молоко, или когда она наехала на разделитель на стоянке, или когда свернула в тупик на Рилстон-роуд, или когда она наклонилась ко мне и поцеловала…
«Все, хватит». Я крепко закрыл глаза в надежде, что сейчас усну. «Все, хватит на сегодня раздумий». В таком состоянии мне точно не уснуть. Я заглянул в щель между шторами. Небо светлело — казалось, приближается утро. Я было подумал, не уснул ли я ненароком, и посмотрел на часы. Ночь еще только начиналась. Я лежал и разглядывал потолок, надеясь задремать от скуки. Потолка без очков я почти не видел, мир сливался в одно расплывчатое пятно, и за это я всегда буду благодарен судьбе.