Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910–1918
Шрифт:
По дороге в Сан-Франциско мы пересекали Сьерра-Неваду, где наш поезд застрял из-за снежных заносов. Нам пришлось провести шестнадцать часов на захудалой маленькой станции, коротая ночь на голых скамьях в буфете. Одной из достопримечательностей Сан-Франциско того времени был китайский квартал, который нам показал знакомый полицейский. Китайцы жили совершенно отдельно в своем собственном городе. У них свои мясники, булочники, аптекари, ювелиры и т. д. Хотя было уже больше десяти вечера, торговля находилась в самом разгаре, и, заглянув в несколько магазинчиков, мы посетили еще храм, театр и женский квартал.
24 апреля мы отправились в долину Йосемите, хотя нас и предупреждали, что мы можем не попасть туда из-за глубокого снега. Первую ночь мы провели в Мерседе, а затем, наняв коляску и пару лошадей, поехали в Марипосу, где и остановились на ночлег. Там мы оставили коляску и отправились через горы верхом. После небольшого отдыха в маленькой шахтерской деревушке Хайтс-Коув и восхитительной поездки верхом через каньон Мерсед мы оказались в долине. Я прилагаю свои впечатления в том виде, в каком они были занесены в мой дневник.
«Наш путь лежал через лес, спускавшийся к реке, которая перекатывалась
7
Багрянник, церцис канадский (Cercis canadensis) (лат.) – лиственный кустарник или маленькое дерево; в период цветения ветви густо покрыты розовыми цветами.
Перечитав это описание долины Йосемите спустя более сорока лет, я задался вопросом: если бы мне сейчас снова довелось попасть туда, произвела бы ее красота на меня столь же сильное впечатление, как в юности, и смог бы я выразить свои впечатления столь же поэтическим языком?
Сент-Бёв однажды написал: «Три четверти всех людей переживают в себе поэта, который умирает в молодости, а человек остается жить».
Альфред де Мюссе ответил ему сонетом, в котором подверг сомнению правоту этого высказывания и, призвав Сент-Бёва к ответу за кощунство на языке богов, указал ему помнить, что «в каждом из нас спит поэт, всегда молодой и живой».
Однако боюсь, что с возрастом поэт засыпает так крепко, что только самые глубокие чувства, будь то счастье или горе, могут пробудить его ото сна. Ибо, устав от жизненных тягот и битв, большинство из нас приходят к убеждению, что «нельзя вернуть час пышности трав и величия цветов». [8]
Выехав из долины, мы попробовали вернуться в Мерсед через горы, но снег был так глубок, что мы вынуждены были спешиться. Три часа черепашьими темпами карабкались в гору, ведя лошадей в поводу, но потом отказались от этой затеи. Из-за этого мы потеряли столько времени, что добрались до подножия горы, отделяющей каньон Мерсед от Хайтс-Коув, только поздно вечером и вынуждены были из последних сил карабкаться по узкой тропинке, вьющейся по краю пропасти до двух тысяч метров глубиной. Когда мы добрались до вершины, было уже так темно, что мы погнали лошадей впереди себя, а сами пошли следом за ними, поскольку они легче находили дорогу. Мы добрались в Хайтс-Коув лишь в одиннадцать ночи едва живые от усталости и голодна.
8
У. Вордсворт. Ода «Об откровениях бессмертия».
Глава 2
1880–1888
Токио. – Снова Вена. – Австро-российское соперничество на Балканах. – Обзор ситуации в Болгарии. – Отречение князя Александра и избрание князя Фердинанда
Мы покинули Сан-Франциско на борту корабля «Город Пекин» и после утомительного и однообразного двадцатидневного путешествия прибыли в Йокогаму 24 мая. Япония в ту пору переживала переходный период. Хотя она уже ступила на путь, который в невероятно короткое время привел ее в число великих мировых держав, она еще не была так европеизирована и сохраняла живописное очарование старой Японии. Кроме линии Токио—Йокогама железных дорог в стране не существовало. Хотя возможности для путешествий были вследствие этого ограничены, оказалось, знакомиться со страной гораздо удобнее, путешествуя на рикшах или пешком. Во время долгих поездок в глубь страны, которые я совершал каждое лето, мне довелось провести ночь на вершине Фудзиямы – горы, которой нет равных и которая величественно вздымается на высоту 3776 метров над равниной. Я поднимался на Асамаяму – огромный действующий вулкан; побывал в древней столице Киото; посетил Никко и другие места паломничества; переправлялся через пороги на реках; я прошел пешком сотни километров, забираясь куда мне вздумается, включая такие места, где никогда прежде не видели европейцев. Кроме одного случая, когда владелец чайной проявил вражду к иностранцам, характерную для Японии в прошлом, и отказался нас впустить, повсюду нас встречал самый теплый прием, и в деревнях, где мы останавливались, нам отводили самые лучшие комнаты. У меня были местные повар и слуга, и, хотя дома они и шагу не ступали за порог, за время наших путешествий усталость ни разу не помешала им отменно кормить меня. Они не оплошали даже тогда, когда мы поднимались на Асамаяму и были в пути семнадцать часов, так как наши проводники сбились с дороги и повели нас вниз по противоположному склону горы.
Когда я жил в Токио, Японию посетил король Георг, тогда еще носивший титул принца Уэльского, вместе со своим старшим братом покойным герцогом Кларенсом, служившим младшим офицером на «Вакханке». Прием, устроенный в их честь, очень похож на тот, что был оказан нынешнему принцу Уэльскому во время его последнего визита. В программу входил новый для нас вид спорта – ловля диких уток. Сначала птиц с помощью подсадных уток заманивали на заполненные водой каналы, а потом, когда они пытались подняться в воздух, ловили схлопывающимися двустворчатыми сетями. Затем следовал японский вариант игры в поло, традиционный японский обед и прием в дворцовом саду. Император оказал им особое внимание: впервые в истории, если я не ошибаюсь, он поднялся на борт иностранного военного судна и присутствовал там на завтраке. Еще одна поездка, в которой я сопровождал принцев, – экскурсия в Камакуру, в 25–30 километрах от Йокогамы, к знаменитому бронзовому Будде. Мы выехали в большом составе, но после обильного завтрака на природе никто, кроме двух молодых принцев, не пожелал проделать обратный путь верхом, поэтому я имел честь возвращаться домой в их компании.
Жизнь в Японии была в то время очень дешева, и среди прочих роскошеств я мог позволить себе небольшую племенную ферму скаковых пони. В Йокогаме, где располагались британская и другие иностранные колонии, два раза в год устраивались состязания японских и китайских пони. Соревнования проходили отдельно, так как китайские пони гораздо резвее. Японцы, большие любители конного спорта, всячески препятствовали тому, чтобы их лучшие пони попадали в руки иностранцев, но на осенних состязаниях 1882 года мне удалось в третий раз подряд на одном и том же пони выиграть чемпионскую гонку для японской породы и оставить за собой переходящий кубок стоимостью 100 фунтов. Я также выиграл соревнования в тяжелом весе, где я сам был наездником, а мой лучший пони китайской породы непременно стал бы победителем, если бы японский жокей не придержал его. Я обращался к распорядителям жокей-клуба, и они устроили ему допрос, но так как он всячески отрицал, что придержал моего пони намеренно, результаты не были пересмотрены.
В ту пору нашим посланником в Токио был сэр Гарри Паркс, очень способный человек, у которого за спиной многие годы безупречной службы. В 1860 году, когда он входил в состав делегации, возглавляемой лордом Элджином, Паркс был вероломно арестован китайцами и провел одиннадцать дней в тяжелых цепях. Он отказался покупать себе свободу на условиях, которые могли помешать успеху переговоров лорда Элджина, и был приговорен к казни. После захвата Летнего дворца приговор отменили и его освободили. Будучи посланником в Японии, он оказывал императору большую поддержку во время первых лет его правления и несколько раз чудесным образом избегал гибели от рук убийц. Его характер, однако, был не из лучших, и временами он обходился со своими подчиненными довольно круто. Однажды, это было еще до моего появления, они не могли найти депешу, которую он запросил. В раздражении он зашел в канцелярию, вытащил все бумаги из архивных папок и начал разбрасывать их по полу, пиная ногами, а затем, повернувшись к секретарям, воскликнул: «Это научит вас держать архив в порядке и сразу же находить мне нужные бумаги!» Когда я прибыл в Токио, он был в отпуске в Лондоне, и там, в министерстве иностранных дел, ему намекнули, что с персоналом следует обходиться повежливее. По возвращении сэр Паркс совершенно изменился, и по отношению ко мне он был сама учтивость. У меня не было никаких поводов жаловаться на него, за исключением длины его донесений. После того как я переписал одно из них, занявшее более четырехсот страниц, у меня появилось большое желание напомнить его автору слова, которыми Шеридан ответил Гиббону, благодарившему его за то, что в своей речи в палате общин он назвал его «блестящим писателем Гиббоном»: «Я сказал не блестящий, а плодовитый». [9]
9
Игра слов: luminous – блестящий, voluminous – плодовитый (о писателе).
Я уехал из Японии в начале 1883 года и на обратном пути домой делал остановки в Гонконге, на Цейлоне, в Каире, на Мальте и в Гибралтаре. После долгого отсутствия я снова попал в Вену в качестве второго секретаря посольства, и моя радость по поводу возвращения еще больше усилилась, когда я узнал, что в связи с новым назначением семейство Пэджет также переезжает в Вену из Рима.
В следующем году я заключил помолвку с леди Джорджианой Батерст – несмотря на предупреждение дорогого сэра Августа, что для бедного человека вроде меня женитьба может стать причиной краха всей карьеры. Женитьба – в любом случае рискованное предприятие, и начинать его с 1000 фунтов дохода в одной из самых дорогих европейских столиц было, без сомнения, немного необдуманно, но, к счастью, сэр Август оказался плохим пророком. Женившись, я приобрел помощницу, которая не только составила счастье моей жизни, но и – благодаря своему характеру и счастливому дару завоевывать друзей – внесла большой вклад в успешность моей карьеры. Как нам удалось прожить три года в Вене и не наделать больших долгов – для меня до сих пор загадка. У нас была очаровательная маленькая квартирка в нескольких минутах ходьбы от посольства, и мы повсюду бывали и ни в чем себе не отказывали, главным образом, благодаря доброте наших друзей. Пэджеты брали нас с собой на все балы и вечеринки, поэтому нам не нужно было держать фиакр, запрягавшийся парой лошадей (появляться в свете в экипаже, запряженном лишь одной лошадью, считалось неприличным). Иные друзья возили нас на бега или отдавали свои ложи в опере и других театрах в наше распоряжение. Наиболее разорительной статьей нашего бюджета были выезды в загородные поместья на охоту, главным образом потому, что приходилось платить большое количество чаевых, но визиты к нашим друзьям Кински, Лариче, Аппони и другим обходились без расходов.