Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910–1918
Шрифт:
Поскольку княгиня Палей приводит конкретный случай и обвиняет меня и мою жену в том, что мы отвернулись от наших бывших друзей великого князя Кирилла Владимировича и его жены, великой княгини Виктории, я расскажу, что же произошло на самом деле. Сразу после революции, в одной из первых наших бесед, Милюков высказал мне и французскому послу пожелание, чтобы мы воздержались от встреч с членами императорской семьи. Я сразу же сказал ему, что не могу выполнить его просьбу. Многие члены императорской семьи были со мной очень любезны, и теперь, когда они лишились своего положения, я не могу повернуться к ним спиной. Кроме того, я напомнил ему, что великая княгиня Виктория [86] – британская принцесса и что, если потребуется, я возьму ее под свою защиту. Так вышло, что ей это не понадобилось, поскольку великий князь Кирилл первым признал революцию и поднял красный флаг. Потом я несколько раз навещал великую княгиню Ксению и моего друга великого князя Николая Михайловича. Я, так же как и моя жена, нанес несколько визитов великой княгине Виктории, и моя жена однажды пригласила ее покататься на автомобиле. Спустя несколько недель тот факт, что я не прекратил связей с императорской семьей, стал широко известен, поскольку пресса обратила на него внимание. Мне дали понять, что либо я прекращаю эти визиты, либо должен буду уехать.
86
Жена великого князя Кирилла, Виктория-Мелита, была дочерью Альфреда, герцога Эдинбургского, а затем Саксен-Кобург-Готского и Марии Александровны, дочери русского императора Александра II.
В следующем номере того же журнала княгиня Палей заявляет следующее: «Английский король, беспокоясь за своего кузена-императора и за его семью, послал их величествам через посредство Бьюкенена телеграмму с предложением выехать как можно скорее в Англию, где семья найдет спокойное и безопасное убежище. Он прибавлял далее, что германский император поклялся, что его подводные лодки не будут нападать на судно, на котором будет находиться императорская семья. Что же делает Бьюкенен по получении телеграммы, которая была приказом? Вместо того чтобы передать ее по назначению, что было его обязанностью, он отправляется советоваться с Милюковым, который советует ему оставить эту телеграмму без последствий. Самая элементарная добросовестность, особенно в „свободной стране“, состояла в том, чтобы передать телеграмму по назначению. В своей газете „Последние новости“ Милюков признался, что все это верно и что сэр Джордж Бьюкенен сделал это по его просьбе и из уважения к Временному правительству».
Поддавшись чувству личной неприязни, княгиня Палей сознательно извращает события. Король никогда не поручал мне передать императору телеграмму, предлагающую ему немедленно отплыть в Англию. Единственная телеграмма, которую его величество направил императору после его отречения, была послана через генерала Хенбери Уильямса, нашего военного представителя в Ставке, и в ней не было ни слова о его приезде в Англию. Поскольку, когда эта телеграмма пришла в Могилев, его величество уже отбыл в Царское Село, генерал Хенбери Уильямс передал ее мне с просьбой доставить его величеству. Но император был в своем дворце практически узником, и я, как и мои коллеги, был лишен какого-либо сообщения с ним. Поэтому у меня оставался единственный способ – просить Милюкова передать эту телеграмму его величеству. Посоветовавшись с князем Львовым, Милюков согласился это сделать. На следующий день, 25 марта, он сказал, что, к своему большому огорчению, не смог сдержать данное мне обещание. Экстремисты, сказал он, противятся тому, чтобы позволить императору покинуть Россию, и правительство опасается, что слова короля могут быть неверно истолкованы и использованы как аргумент в пользу заключения императора. Я возразил, что в телеграмме короля не содержится никаких заявлений. Вполне естественно желание его величества дать императору знать, что обрушившиеся на него несчастья ни в коей мере не изменили братское и дружеское отношение к нему со стороны короля. Милюков сказал, что лично он это вполне понимает, но другие могут истолковать это превратно, и в настоящее время телеграмму лучше не передавать.
Впоследствии я получил указания не предпринимать дальнейших действий на этот счет.
Поскольку не только княгиня Палей, но и другие делали намеки, что ни я, ни британское правительство не сделали того, что можно было сделать, чтобы вывезти императора из России, я должен кратко изложить, как все обстояло на самом деле.
21 марта, когда его величество все еще находился в Ставке, я спросил у Милюкова, правда ли, что, как утверждает пресса, император арестован. Он ответил, что это не совсем верно. Его величество лишен свободы – милый эвфемизм – и будет доставлен в Царское Село под охраной, приставленной к нему генералом Алексеевым. В связи с этим я напомнил ему, что император приходится королю близким родственником и другом, добавив, что был бы рад получить заверения, что будут приняты все необходимые меры для его безопасности. Милюков пообещал мне это. Он сказал, что сам он не сторонник того, чтобы император поселился в Крыму, как первоначально полагал его величество, а предпочел бы, чтобы он оставался в Царском Селе, пока его дети окончательно не оправятся от кори и императорская семья сможет перебраться в Англию. Затем он спросил, ведутся ли какие-либо приготовления к их приему. Получив от меня отрицательный ответ, он сказал, что желал бы, чтобы император покинул Россию как можно быстрее. Поэтому он был бы благодарен британскому правительству, если бы оно предложило императору убежище в Англии и сопроводило бы свое предложение гарантиями, что ему не будет разрешено покидать Англию вплоть до окончания войны. Я сразу же телеграфировал в министерство иностранных дел, чтобы мне были предоставлены необходимые полномочия. 28 марта я поставил Милюкова в известность, что король и британское правительство с радостью удовлетворят просьбу Временного правительства и предоставят императору и его семье убежище в Англии, которым, как они надеются, их величества воспользуются на время войны. Если это предложение будет принято, то российское правительство, добавил я, конечно же предоставит необходимые средства на их содержание. Заверив меня, что им будет предоставлены подобающие средства, Милюков просил меня не придавать огласке тот факт, что Временное правительство проявило инициативу в этом вопросе. Соответственно, я выразил надежду, что все приготовления для отправки их величеств в порт Романов [87] будут сделаны незамедлительно. Мы надеемся, сказал я, что Временное правительство примет все необходимые меры для их охраны, и предупредил его, что, если с ними случится какое-либо несчастье, Временное правительство будет дискредитировано в глазах всего цивилизованного человечества. 26 марта Милюков сказал мне, что они еще не поднимали вопрос об этой предполагаемой поездке перед императором, поскольку сначала они должны преодолеть сопротивление Совета, а их величества в любом случае не смогут выехать, пока их дети не поправятся.
87
Порт Романов – старое название г. Мурманска.
Я неоднократно получал от Временного правительства заверения, что нет никакого повода для беспокойства за императора, и больше мы ничего не могли сделать. Мы предложили убежище императору, как того просило Временное правительство, но, поскольку сопротивление Совета, которое правительство тщетно надеялось преодолеть, становилось все сильнее, они не отважились принять на себя ответственность за отъезд императора и отказались от своего первоначального замысла. У нас были свои экстремисты, с которыми приходилось считаться, и мы не могли брать на себя инициативу, не будучи при этом заподозрены в побочных мотивах. Более того, было бы бесполезно настаивать на том, чтобы императору позволили выехать в Англию, поскольку рабочие угрожали разобрать рельсы перед его поездом. Мы не могли защитить его во время поездки в порт Романов. Это обязано было сделать Временное правительство. Но поскольку оно не являлось хозяином в собственном доме, весь план в конце концов развалился.
После публикации этой главы в «Ревю де Пари» 15 марта Милюков выразил протест против утверждения, сделанного в ее заключительном параграфе.
Не отказываясь от всего того, что я говорил, я должен подчеркнуть, что не подвергал сомнению добрые намерения Временного правительства и не высказывал предположений, что оно намеренно препятствовало отъезду императора и его семьи в Англию. Мы, со своей стороны, сразу же согласились на эту просьбу и в то же время уговаривали их начать необходимые приготовления для отъезда в порт Романов. Большего мы сделать не могли. Наше предложение оставалось открытым и никогда не было взято назад. И если им никогда не воспользовались, то только потому, что Временное правительство не смогло преодолеть противодействия со стороны Совета. Оно не было, как я уже говорил и еще раз повторю, хозяевами в своем доме.
Происхождение и задачи миссии мистера Хендерсона, на которую ссылается господин Милюков как на доказательство перемены в нашей позиции, объясняются в главе 28.
Глава 26
1917
В Петрограде восстановлен порядок. – Дисциплина в войсках подорвана. – Временное правительство. – Борьба между правительством и Советом. – Взгляды Керенского. – Появление на сцене Ленина
Трудно с точностью сказать, сколько человек погибло во время так называемой «бескровной» революции, но согласно большинству отчетов – около тысячи. Самые жестокие сцены разыгрались в Выборге и Кронштадте, где немалое число офицеров армии и флота подверглось жестокому обращению или было убито восставшими. Петроград благодаря мерам, предпринятым правительством, быстро принял свой обычный вид, и, несмотря на отсутствие полиции, почти повсеместно преобладал порядок. Это было особенно заметно на похоронах жертв революции на Марсовом поле 5 апреля, когда люди бесконечным потоком в абсолютном порядке шли проститься с десяти утра до позднего вечера. Всего было около двухсот гробов, и каждый опускали в могилу под звуки салюта из крепости, но священники на церемонии не присутствовали, и она была лишена какого бы то ни было религиозного характера.
Тем временем правительство, приняв власть, обратилось с воззванием – как к гражданским, так и к военным – встать единым фронтом на врага и страстно призывало солдат выполнять приказы офицеров. Но все усилия правительства, направленные на успешное ведение войны, наталкивались на противодействие Совета. Большинство его членов считало, что дисциплинированная армия – опасное оружие, которое в один прекрасный день может обернуться против революции, а большевики при этом предвидели, что развал армии предоставит в их распоряжение массы вооруженных крестьян и рабочих, которые помогут им захватить власть.
Впечатление, которое произвели на меня новые министры, когда я пришел, чтобы сообщить об официальном признании Великобританией Временного правительства, было не из тех, что может вселить сильную уверенность в будущем. У большинства из них уже видны были признаки перенапряжения, и мне показалось, что они взвалили на себя ответственность, которая им не по силам. Князь Львов как глава Земского союза и Союза городов проделал бесценную работу по организации вспомогательных учреждений для снабжения армии теплой одеждой и другими крайне необходимыми вещами, и он, как и его коллеги, был бы превосходным министром при обычных обстоятельствах. Но ситуация являлась вовсе необычной, и в предстоящей борьбе с Советом нужен был человек действия, готовый воспользоваться первой же удачной возможностью для подавления противников и противозаконно созданного ими органа. В правительстве такого человека не оказалось. Гучков, военный министр, человек способный и энергичный, вполне сознавал необходимость восстановления порядка в армии. Но он не мог увлечь за собой своих коллег и в конце концов вышел в отставку в знак протеста против их слабости. Милюков как верный друг союзников настаивал на неукоснительном соблюдении всех договоров и соглашений, которые заключило с ним царское правительство. Он полагал, что приобретение Константинополя – дело жизненной важности для России, но в этом вопросе он остался в правительстве почти в полном одиночестве.
В вопросе о пропаганде, которую социалисты развернули на фронте, Милюков оказался прискорбно слаб и утверждал, что тут ничего нельзя сделать, кроме как ответить на нее контрпропагандой. Керенский был единственным министром, в характере которого, хотя и неоднозначном, было нечто притягательное, производившее на людей впечатление. Как оратор, он обладал магнетическим даром, завораживавшим аудиторию, и в первые дни революции непрестанно старался передать рабочим и солдатам частицу своего патриотического пыла. Но, выступая за доведение войны до конца, он отвергал мысль о каких-либо завоеваниях и, когда Милюков говорил о приобретении Константинополя как об одной из целей России в войне, немедленно оспаривал это утверждение. Благодаря своему умению воздействовать на массы людей, личному влиянию на коллег по правительству и отсутствию сколько-нибудь значимых соперников, Керенский стал единственным человеком, от которого мы ждали, что он удержит Россию в войне. Терещенко, министр финансов, который впоследствии стал министром иностранных дел, был одним из самых обещающих членов нового правительства. Очень молодой, пламенный патриот, с блестящим умом и безграничной верой в Керенского, он при этом смотрел на вещи излишне оптимистично. Лично я его очень уважал, и мы скоро стали друзьями. Его мать была очень богата, и считалось, хотя и без всякого на то основания, что он материально поддерживал революцию. На этот счет рассказывают очень забавную историю. Когда, после большевистской революции, Терещенко вместе со своими коллегами был заключен в крепость, Щегловитов, реакционер, бывший министр юстиции царского правительства, также находившийся в заключении, встретив его во дворе для прогулок, заметил ему: «Вы заплатили пять миллионов рублей, чтобы оказаться здесь. А я бы засадил вас сюда совершенно бесплатно».