Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910–1918
Шрифт:
29 мая я получил следующий ответ:
«Трудно указать вам хотя бы предварительную дату вашего отъезда в отпуск, пока мы не поймем, какая обстановка сложится после прибытия Хендерсона. В любом случае желательно, чтобы вы оставались до тех пор, пока он не установит тесный контакт с российским правительством и лидерами социалистов.
Вопрос о вашем отзыве не стоит. Британское правительство и раньше, и сейчас высоко ценит ваши услуги, и, насколько сейчас можно судить, мы, скорее всего, пожелаем, чтобы вы в должное время возвратились в Петроград».
Гораздо больше, чем этот успокоительный сироп, разлитый министерством иностранных дел, меня порадовали знаки дружбы и привязанности, которые выразили мне мои сотрудники. Некоторые из них по собственной инициативе послали своим друзьям в министерстве иностранных дел и военном министерстве телеграммы с протестом против моей отставки, другие заявили, что, если я уеду, они подадут прошение об отставке. Хендерсон прибыл 2 июня в сопровождении Джорджа Янга, впоследствии первого секретаря в Вене, который оказался во многих отношениях очень полезным человеком. Во время моего первого разговора с Хендерсоном я честно и откровенно высказал ему все, что думал и чувствовал, но он ясно, хотя и вполне дружелюбно, дал мне понять, что я должен буду уехать. Что касается его появления в Петрограде, то он сказал, что однажды его попросили появиться на заседание военного кабинета на полчаса позже своих коллег, и, когда он пришел туда, премьер-министр сообщил ему, что кабинет решил послать его в Петроград со специальной миссией и что он должен отправиться на следующий день. Далее было предложено, чтобы спустя несколько недель после прибытия он намекнул мне, что мне необходимо съездить в отпуск. Он отказался и заявил министру иностранных дел, что он должен сделать это сам, причем немедленно.
На следующий вечер Хендерсон обедал у нас вместе с князем Львовым и Терещенко. Среди других гостей были бельгийский министр-социалист
Потом я уже из других источников узнал, что Хендерсон консультировался с князем Львовым, желает ли тот, чтобы я оставался послом, или лучше меня заменить? Львов ответил, что я оказал большие услуги во времена империи и что хотя моя близость ко двору породила недоверие ко мне после революции, но теперь я действую в полном соответствии с новой ситуацией. Да, большевики нападают на меня, это правда, но я пользуюсь доверием у правительства и умеренных. Он сказал, что посоветуется с коллегами. В результате я получил вотум доверия от всех, включая министров-социалистов. Я очень рад представившейся мне возможности воздать должное Хендерсону, который вел себя в высшей степени благородно и прямодушно. Он совершенно беспристрастно взвесил все доводы за и против и после этого написал очень тактичное письмо премьер-министру, в котором рекомендовал оставить меня в должности. Мистер Ллойд Джордж согласился, и Хендерсон вернулся домой в начале июля. В течение тех шести недель, что он провел в Петрограде, мы работали в полном согласии. У нас были сходные взгляды по многим вопросам и, в частности, относительно предполагаемого визита Рамсея Макдональда в Петроград, поскольку этот визит не мог причинить никакого вреда, в то время как поведение русских экстремистов могло, как мы оба надеялись, послужить для него предметным уроком. В результате наших представлений ему были выданы паспорта, но из-за забастовки профсоюза моряков он так и не выехал. Приведу еще один эпизод, чтобы показать, каким славным человеком оказался Хендерсон. После обеда в посольстве накануне отъезда он разговаривал с моей женой и внезапно разразился хохотом. Когда моя жена спросила, что его так развеселило, он ответил: «Как это все смешно! Это вы, а не я должны были уехать!» Я очень ему благодарен за то, как он себя повел, поскольку моя судьба находилась полностью в его руках. Но, получив от него официальные заверения, что вопрос о моей отставке не стоит, я был просто шокирован, осознав, что он имел все полномочия заменить меня, если бы он счел нужным это сделать. Но получилось так, что результат его миссии оказался для меня лично самым благоприятным.
Внутренняя ситуация за это время почти не изменилась. Правительство проявило твердость в деле с кронштадтскими матросами, предпринявшими попытку создать свою собственную независимую республику, а также добилось определенного успеха, предотвратив вооруженную демонстрацию, организованную большевиками. 27 июня у меня состоялся разговор с князем Львовым, который заверил меня: мои опасения, что Россия окажется неспособной продолжать войну, совершенно безосновательны, и теперь, когда правительство получило в свое распоряжение необходимые силы, оно твердо намерено поддерживать порядок. Но эти заверения обесценивало то, что на следующий же день оно не смогло привести в исполнение свой приказ об освобождении двух особняков, которые заняли большевики. Эта неудача была, как я сказал Терещенко, равносильна отречению от власти.
Совет, со своей стороны, не сидел сложа руки. Он уже в мае разослал воззвания к социалистам всех стран с призывом присылать представителей на международную конференцию в Стокгольме с целью установления всеобщего мира на условиях, приемлемых для пролетариата. В июне появился новый фактор, связанный с созывом Всероссийского съезда Советов рабочих депутатов. По мысли его организаторов, это должно было преобразовать местный Петроградский Совет в общегосударственный орган, что придало бы ему больше авторитета и влияния. Хотя многие думали, что вхождение в его состав депутатов от солдат и рабочих из провинции придаст ему более умеренный характер и установит более тесное его сотрудничество с правительством. Сначала предполагалось также включить в него депутатов от крестьян, но, поскольку последние потребовали представительства на пропорциональной основе – то есть 80 процентов мест, – это предложение не прошло, и крестьяне, у которых уже был свой независимый Совет, не принимали в нем участия. На первом заседании съезда Ленин произнес страстную речь с осуждением целей войны. Как показал Керенский, она была слово в слово взята из последнего германского радиообращения. Единственным результатом собрания стал призыв к гражданам 1 июля принять участие в невооруженной мирной демонстрации в поддержку правительства перед могилами жертв революции на Марсовом поле. Из-за того, что большевики угрожали прийти вооруженными, большинство умеренных остались дома, и те немногие, кто принял в ней участие, подверглись грубому обращению. Поскольку посольство примыкает к Марсову полю, мы, как обычно, оказались в центре демонстрации, но, за исключением нескольких драк, которые мы наблюдали из окон, и невнятных угроз со стороны большевиков, что наш дом будет первым из тех, которые они сожгут, ничего неприятного не случилось.
На следующий день были получены телеграммы от Керенского с фронта, в которых говорилось о блестящем начале долгожданного наступления. Вечером перед посольством прошло несколько патриотически настроенных демонстраций, и во главе одной из них был Милюков. Он приветствовал меня речью со своего автомобиля, и я ответил на нее, стоя на балконе. Однако это был как раз тот случай, когда просишь Небеса «спасти меня от моих друзей», поскольку появление Милюкова побудило группу солдат из Павловского полка начать контрдемонстрацию. Некоторые из них даже говорили: «Пойдем туда и перебьем их всех», – но дальше этого дело не пошло. Надежды, вызванные оптимистическими телеграммами Керенского, продлились недолго. Он сделал все, что может сделать человек, который при подготовке длительного наступления уже уставшей от войны армии с подорванной дисциплиной полагается на речи и одни только речи. Главное наступление было предпринято на Юго-Западном фронте, а за ним планировались значительные наступления на других фронтах. Поскольку у русских было преимущество как по числу пушек, так и по числу штыков, будь наступление предпринято энергично, ему сопутствовал бы успех. Поначалу оно развивалось успешно, и 8 июля армия под предводительством генерала Корнилова прорвала австрийский фронт и заняла Галич и Калуш. Но пока на одних участках фронта Керенский проповедовал дисциплину и войну не на жизнь, а на смерть, с его дозволения большевистские агитаторы выступали на других участках – за мир и братание с немцами. Более того, вместо того чтобы восстанавливать дисциплинарную власть офицеров, он поручил поддержание дисциплины комиссарам, которых разослал в воюющие армии. И в то время, как некоторые части доблестно сражались, а офицеры героически жертвовали своей жизнью, пытаясь, чаще всего тщетно, воодушевить своим примером солдат, войска, приобретшие привычку обсуждать, стоит ли выполнять приказ идти в атаку или нет, оставались ненадежными. Поэтому неудивительно, что 19 июля, когда неприятель перешел в наступление, один из участвовавших в сражении полков поспешно оставил свои позиции и фронт был прорван. За несколько дней бегство приняло всеобщий характер, и кроме населенных пунктов, занятых во время наступления, были также оставлены Тернополь и Станислав.
Я должен снова привести выдержки из моих писем в министерство иностранных дел, чтобы дать читателям представление о кризисе и о том, что в это время происходило в Петрограде.
12 июля
«Работа Керенского среди войск на фронте сводится на нет антивоенной пропагандой агитаторов, которых большевики постоянно посылают туда, чтобы отговорить людей от участия в наступлении. Политическая обстановка такова, что он даже не решается призвать войска сражаться за победу, а только за скорейшее заключение мира. Ибо желание мира стало всеобщим. Это обстоятельство вынуждает нас не предпринимать ничего, что дало бы здешним пацифистам повод утверждать, что союзники продолжают войну ради империалистических целей. Наш отказ от участия в конференции, предложение о созыве которой Терещенко передал Альберу Тома около месяца назад, будет, несомненно, истолкован в этом смысле, и как бы ни велики были трудности, с которыми мы столкнемся на такой конференции, но рано или поздно нам придется с ними столкнуться. Отложить разговор о наших целях в этой войне – значит лишить Россию всякого желания продолжать войну.
Из того, что Терещенко сказал мне относительно предполагаемой конференции, я не думаю, что он хочет навязать нам какие-то определенные условия мира. Эти условия будут, как он заметил мне однажды, зависеть от хода военных действий, и поэтому их трудно сформулировать до тех пор, пока война не закончена. В другой раз он говорил, что стоит рассматривать два варианта условий мира: программу-минимум и программу-максимум. Он не идеалист, что характерно для его коллег из числа социалистов, и мы можем, я полагаю, рассчитывать, что он постарается убедить их взглянуть на вещи с практической точки зрения».
23 июля
«События прошлой недели снова показали правильность изречения, что Россия – страна неожиданностей. Рано утром в понедельник я получил по телефону сообщение: четыре министра – члены партии кадетов – ушли сегодня ночью в отставку. Терещенко и Церетели только что вернулись из Киева, где они согласовывали проект соглашения с Радой об урегулировании украинского вопроса. Кадеты возражали против его принятия на том основании, что, если Временное правительство его ратифицирует, оно узурпирует функции Учредительного собрания. Однако не только соображения подобного рода, но и в значительной степени тот факт, что по всем вопросам они постоянно оставались в меньшинстве из четырех человек, стал причиной их нежелания и в дальнейшем брать на себя ответственность за действия, которых они не одобряли.
Терещенко, с которым я увиделся в тот же вечер, сурово порицал их за такой поступок. Они, по его мнению, положили конец существованию коалиционного правительства в момент, когда России угрожают как внешние, так и внутренние опасности, но при этом они не обладают достаточной поддержкой в стране, чтобы самим сформировать правительство. Тем не менее Терещенко говорил о внутренней ситуации с надеждой, и, когда в шесть часов пополудни я уходил от него, у него не было ни малейшего предчувствия надвигавшейся бури.
Ее первыми признаками, которые мы увидели, когда собрались после обеда поехать на острова, стало появление на улицах грузовиков и машин, заполненных вооруженными солдатами с пулеметами. Мы доехали только до середины моста и обнаружили, что дорога перегорожена. Тогда мы повернули назад и немного покатались по набережным и по городу. По возвращении в посольство в половине десятого мы обнаружили группы солдат, оживленно разговаривавших между собой, и вскоре после этого по мосту прошла длинная процессия. Она состояла из рабочих и трех полков солдат. Все были полностью вооружены и несли знамена с обычными лозунгами: „Долой министров-капиталистов!“, „Долой войну!“, „Дайте нам хлеба!“. Вскоре после этого мы услышали выстрелы позади посольства и увидели людей, спасавшихся бегством по набережной.
Поскольку Керенский уезжал в тот вечер на фронт, часть солдат направилась на автомобилях на Варшавский вокзал, чтобы его арестовать, но, когда они приехали туда, его поезд уже ушел. Другие пошли в Мариинский дворец арестовывать князя Львова и его коллег, которые в то время проводили там заседание кабинета. Когда им было предложено войти внутрь и поговорить с министрами, они отказались, опасаясь оказаться в ловушке, и удовлетворились реквизицией министерских автомобилей. Во вторник ситуация выглядела крайне серьезно, поскольку из Кронштадта прибыло несколько тысяч матросов. После полудня еще одна огромная процессия прошла через мост рядом с посольством, и всю оставшуюся часть дня во многих частях города были слышны винтовочные залпы и пулеметные очереди. Около полудня Терещенко позвонил, чтобы сказать, что, как только с фронта прибудут войска, беспорядки будут подавлены твердой рукой, но, поскольку большая часть столкновений будет происходить рядом с посольством, ему было бы спокойней, если бы мы уехали на несколько дней. Однако я отклонил это предложение.
В тот вечер положение правительства стало критическим, и, если бы казаки и несколько верных полков не пришли ему на помощь, правительству бы пришлось капитулировать. Когда мы обедали, казаки атаковали кронштадтских матросов, собравшихся на площади рядом с посольством, и обратили их в паническое бегство. Затем казаки поскакали обратно вдоль набережной, но немного выше они попали под перекрестный огонь. Мимо нас галопом промчались несколько лошадей без всадников, а затем мы увидели, как на двух казаков, которые вели арестованного, напали солдаты и убили их прямо под нашими окнами. В ночь со вторника на среду вышел приказ, запрещающий выходить на улицы до полудня следующего дня, и все мосты были либо разведены, либо взяты под усиленную охрану, чтобы не дать большевикам перейти через реку. У посольства была выставлена охрана, состоящая из офицера и десяти солдат. Генерал Нокс и полковник Торнхил также спали в здании посольства.
В среду было более или менее спокойно, но в шесть утра в четверг мы были разбужены офицером, который просил нас перейти в заднюю часть дома. Правительственные войска, сказал он, получили приказ взять штурмом крепость, захваченную повстанцами, а также штаб-квартиру Ленина на другом берегу реки, и, если пушки крепости будут направлены на войска, расположенные на этой стороне, мы окажемся на линии огня. Немного позднее Терещенко позвонил и сказал, что предоставит в наше распоряжение апартаменты в министерстве, но я не хотел покидать посольства, где я мог быть рядом с женой и дочерью. Все утро мы с большим волнением следили за передвижениями войск. У моста поставили усиленный караул из солдат и матросов с несколькими броневиками, артиллерия же стояла в резерве за посольством. Внезапно прозвучал сигнал тревоги, и тогда немногочисленное войско бросилось на середину моста, становясь на колени и ища хоть какого-нибудь прикрытия. К часу дня как крепость, так и вилла, где Ленин устроил себе штаб-квартиру, сдались, и, хотя в ночь на пятницу со стоящих на реке барж снова была слышна пулеметная стрельба, у нас с тех пор стало относительно спокойно.
В четверг и пятницу Терещенко говорил мне, что Керенский прислал с фронта телеграмму, в которой заявил, что не может работать с коллегами, которые все время ищут компромиссов с экстремистами вместо того, чтобы подавить их силой. Я сказал, что вполне с ним солидарен. Правительство слишком слабое. Верные войска, занявшие редакцию большевистского органа „Правда“ и захватившие компрометирующие документы, затем получили приказ освободить помещения и вернуть документы; кронштадтских матросов разоружили, но не наказали; а двоих ленинских заместителей, которые были арестованы, освободили. Я не знаю, кто из министров возражал против принятия строгих мер против подстрекателей беспорядков, в результате которых было убито пятьсот человек, но я боюсь, что у премьер-министра недостаточно сил, чтобы воспользоваться этой уникальной возможностью раз и навсегда подавить анархию. Терещенко ответил, что с возражениями выступал Совет, но теперь у них раскрылись глаза на серьезность положения. Во время недавних беспорядков был момент, когда многие из них могли погибнуть от рук повстанцев, если бы правительство не послало войска для их защиты».
Глава 29
1917
Керенский назначается премьер-министром. – Стокгольмская конференция. – Московское государственное совещание и его результаты
Из-за потерь тяжелой артиллерии, винтовок и другого материального обеспечения положение на фронте становилось отчаянным, и в то же время экономическое и финансовое положение было столь же серьезным. Но какими бы мрачными ни были перспективы, я, тем не менее, был склонен смотреть на вещи с оптимизмом. Правительство подавило большевистское восстание и, казалось, намерено действовать твердо. Пока в стране царила анархия, не могло быть настоящего продолжительного улучшения, и только восстановление порядка могло, как я надеялся, благотворно сказаться на всех сферах общественной жизни. Керенский вернулся с фронта 19 июля и сразу же поставил условием своего дальнейшего пребывания в этой должности безусловное подчинение армии правительству, без всякого вмешательства со стороны солдатских комитетов, а также пресечение всякой большевистской агитации и ареста Ленина и его сообщников. Общество и большая часть армии были на стороне правительства, поскольку публикация документов, доказывающих, что большевистские лидеры получали деньги от немцев, вызвала всеобщее возмущение. Наступил благоприятный психологический момент для правительства нанести последний сокрушительный удар по внутреннему врагу. Но Совет выступил с возражениями. Он не хотел, чтобы расследовались обвинения, выдвинутые против большевиков, поскольку опасался, что какие-то из членов Совета окажутся скомпрометированными, и поэтому поставил условием принятия требований, выдвинутых Керенским, переход правительства на более демократическую платформу. Совет настаивал, чтобы правительство немедленно, не дожидаясь решения Учредительного собрания, провозгласило республику и приняло план Чернова по решению земельного вопроса. Эти условия вызвали бурные споры в кабинете: министры-социалисты поддержали Совет, а князь Львов угрожал уйти в отставку, заявляя, что, если правительство примет эти условия, оно превысит свои полномочия и узурпирует права Учредительного собрания. Терещенко тщетно старался сыграть роль посредника и выработать компромиссное решение, которое позволило бы примирить противоречивые взгляды. Дискуссия еще продолжалась, когда Керенского попросили выполнить данное ранее обещание и произнести речь перед гусарским полком. По возвращении ему передали телеграмму с известием, что немцы прорвали фронт русской армии. Когда он прочел это своим коллегам, князь Львов выразил желание отказаться от поста премьер-министра в пользу Керенского как более молодого и энергичного человека, который находится в непосредственной связи с демократией. Все с этим согласились, и одновременно Керенский получил все полномочия, о которых он просил. Поскольку он сохранял за собой пост военного министра, было решено, что Некрасов будет назначен заместителем председателя Совета министров и что он будет замещать Керенского во время его поездок на фронт. Некрасов, принадлежавший к левому крылу кадетской партии, был сильным и способным человеком, которому приписывали стремление стать премьер-министром. Однако он не вызывал доверия, поскольку в нем было слишком много от авантюриста и он не раз менял партии, исходя из своей выгодны.