Моя мужская правда

Рот Филип

Звонок Шпильфогелю: сеансы следующей недели отменяются. Бога ради, не сочтите за крохоборство — нельзя ли вычесть из оплаты эти вынужденные пропуски? А если все-таки посадят, можно я не буду платить месяца три, сохраняя за собой право вернуться к лечению? «Если вас посадят, — хмуро заверил доктор, — я приложу все усилия к тому, чтобы найти пациента на зарезервированные вами часы». Потом я позвонил Сьюзен. Она не ложилась спать, ожидая вестей. Что с разводом? Не до развода, надо сматываться, собирай чемодан. «Прямо сейчас?» — «Даже быстрей». Я заехал за ней на такси. Шофер согласился добросить нас до Атлантик-Сити. Видя мое беспокойство, запросил шестьдесят долларов. Ничего, это всего три сеанса у Шпильфогеля, а ему платить теперь не надо, выйдет одно к одному. Атлантик-Сити! Здесь я когда-то провел две чудесные недели каникул в домике

на самом берегу вместе с двоюродными братьями (с отцовской стороны), жителями Камдена. Мне было двенадцать. Сразу же по приезде я влюбился в Шугар Вассерштром, веселую кудрявую девочку, одноклассницу одного из кузенов. Как раз этой весной (в апреле, сказал двоюродный брат, когда мы шушукались перед сном в. нашей общей комнате) у нее появились выпуклости на груди. То, что я приехал из Нью-Йорка, делало меня в глазах Шугар представителем высшего общества. Я беспардонно пользовался лестным имиджем и рассказывал ей бесконечные истории об опасных и несколько сомнительных приключениях в большом городе. Скоро стало ясно, что мисс Вассерштром неравнодушна ко мне. Закрепляя успех, я во время прогулки, взяв спутницу за руку, пересказал своими словами романс Джина Келли [138] «Как давно это было в далеком краю» — и покорил ее окончательно. Оставшееся от двух недель время мы целовались где только можно. Август 1945 года, Атлантик-Сити, счастливые дни! Война кончилась, мир и покой, Шугар всегда рядом. С ней я постоянно находился в состоянии эрекции, но старался это скрывать, а она тактично отводила глаза. Пристроившись бочком, мы целовались и целовались. Не больше. В истории Америки наступил новый этап, совпавший с началом моих мужских (пока еще полумужских) дел.

138

Келли Джин — американский музыкант, танцор, хореограф, киноартист и режиссер.

Мой адвокат разузнал, что Дэн Иген в Чикаго. До его возвращения решено было ничего не предпринимать. Потом — встреча юристов. Следовало уговорить поверенного Морин не квалифицировать случившиеся как покушение на убийство. Пока же я ублажал Сьюзен, она этого заслужила. Отель у пляжа, завтраки в постели. Ее карандашный портрет в профиль у художника, сидящего на набережной, десять долларов. Запеченные моллюски. Променады по Стальному пирсу [139] . Конга [140] на ночном песчаном берегу, как тогда, в сорок пятом, с кузенами и Шугар в день капитуляции Японии (тетя, поморщившись, разрешила). Я веселился вовсю. Я сорил деньгами. Я думать не думал о последствиях нашей с Морин встречи. Какие там угрызения совести! Часть сознания, ответственная за них, видимо, временно атрофировалась. Внушали ли еврейскому мальчику отвращение к жестокости? Есть ли кто гаже мужчины, ударившего женщину? Есть: мужчина, ударивший ребенка.

139

Стальной пирс — один из многих пирсов-волнорезов, уходящих с пляжа в океан, построенных с целью развлечения туристов и отдыхающих. Стальной пирс является наиболее протяженным — его длина 700 метров.

140

Конга — латиноамериканский танец.

В первый же вечер столь неожиданно начавшегося отпуска я позвонил Шпильфогелю.

— Живу, как мафиози на покое. Без проблем и с любовницей.

— Кажется, это приводит вас в восторг, — желчно отреагировал он.

— Я ни о чем не жалею. Почему вы никогда мне не говорили о таком способе релаксации, как избиение?

— Как видим, вы открыли его самостоятельно.

Через два дня меня выловил по телефону адвокат. Нет, Иген еще в Чикаго, но звонила его жена. Морин обнаружена у себя на квартире в бессознательном состоянии, сейчас находится в больнице Рузвельта. Положение критическое, шансы невелики.

А ведь она вся в синяках, подумал я.

— Суицидная попытка?

— Похоже на то.

— Я еду в Нью-Йорк.

— Зачем? — удивился адвокат.

— Лучше уж так, чем никак. — Смысл сказанного был не ясен мне самому.

— Как знаете. Но не забывайте о полиции. (И о Валдуччи, подумал я.) Вы уверены, что поступаете правильно?

— Хочется думать.

— Ладно. Но когда придет полиция, сразу вызывайте меня. Я весь день буду дома. Звоните мне, только мне, слышите?

— Зачем тебе возвращаться в Нью-Йорк? — спросила и Сьюзен, выслушав мое краткое сообщение о последних новостях. — Зачем? Что ты можешь сделать?

— Когда она умрет, мне лучше быть там.

— Почему?

— Не знаю, но я должен.

— Потому что ты ее муж? Питер, опомнись! Тебя арестуют. Ты и одного часа не выдержишь в тюрьме.

— Кто это меня арестует? — спросил я, бодрясь, но сердце затрепыхало заячьим хвостом.

— Ты избил ее. Это было ошибкой. Но ехать в Нью-Йорк — глупость непростительная. Тут не мужская ответственность, а подростковая бесшабашность. Ребячество.

— Неужто?

— Ей сейчас нужен только врач. Более всего — психиатр. Она творит безумие. А ты играешь в рыцаря без страха и упрека. Стоит ей бросить вызов, и ты тут как тут. Но речь ведь идет не о турнире: о боях без правил. Отойди в сторону, не лезь в свалку. Господи, что происходит? Она звонит — ты снимаешь трубку. Они присылает письма — ты отвечаешь. А если она не предпринимает ничего, садишься за стол и работаешь над романом о ней! Ты ее дрессированная собачка. Ап! — и прыгнул. С ума сойти.

— Вот этого не надо, Сьюзен.

— Голова кругом, — с болью произнесла миссис Макколл. — Ну зачем, ну почему ты ее избил?

— А я думал, что уж тебе-то эта история по душе.

— За кого ты меня принимаешь? Мне эта история отвратительна. Я молчала, потому что не хотела тебя огорчать: ты ведь без ума от своего мужественного поступка. Мужественный поступок! Бить сумасшедшую, которая не отвечает за собственные слова! Какой смысл?

— Смысл в том, что у меня кончилось терпение. Чаша переполнилась. Ее личное сумасшествие сделало и мою жизнь безумной. Больше терпеть было нельзя.

— А сила воли? Ты так много говоришь о силе воли! Я даже вернулась в колледж, чтобы тебя не раздражало мое безволие. А самодисциплина? Сколько раз я слышала от тебя о самодисциплине! И вот: человек, ненавидящий насилие, цивилизованный человек, волевой, дисциплинированный превращается в неуправляемую машину для избиения невменяемой женщины. Зачем ты вообще пригласил ее к себе?

— Мне нужен развод.

— У тебя есть адвокат.

— Она не стала бы говорить о разводе с моим адвокатом.

— А с тобой — стала?

— Что ж, я рисковал. Но я готов на все, чтобы выбраться из западни, в которую меня заманили двадцатипятилетним, а теперь мне тридцать три…

— Ты сам сунул нос в этот капкан. И держишься за него обеими руками. Почему ты не бросил трубку, когда она позвонила? Почему, когда она отказалась от встречи в «Алгонкуине», не прервал переговоры?

— Мне показалось, что забрезжил свет в конце туннеля. Нет больше сил таскаться по судам и крохоборствовать над копейками, которые остаются на жизнь после всех вмененных мне выплат. Я должен Моррису уже четыреста долларов! Двадцатитысячный аванс превратился в пшик, а книга на нуле. У судьи Розенцвейга руки чешутся засадить меня в Синг-Синг [141] , лишь вспомнит о моей преподавательской нагрузке в университете. Он штаны протер в судейском кресле, а широко известный соблазнитель студенток, бросивший жену, ходит на работу раз в неделю. Это ли не преступление? Они требуют от меня подробных письменных отчетов… Что толку бросать трубку, Сьюзен? От этой бабы нельзя избавиться!

141

Синг-Синг — тюрьма в штате Нью-Йорк.

— Скажем иначе: ты не можешь.

— Не могу. Она пьет мою кровь и высасывает мои деньги.

— Питер, не думай о деньгах. Сам знаешь, у меня их полно. Пожалуйста, бери сколько тебе надо.

— У тебя? Это невозможно.

— Но ведь они и не мои даже! Это деньги Джейми. Если разобраться, ничьи: его нет в живых. Ты сможешь рассчитаться с братом, вернуть аванс и забыть про книгу о нем. И о ней самой: выплатишь сразу все, что только ни назначит суд. И — прости-прощай! Пока еще не загублена твоя жизнь.