Моя панацея
Шрифт:
И я добился всего, что видел во снах. Стал хозяином своей жизни, получив в итоге от неё намного больше, чем мог когда-то представить, и останавливаться не собираюсь. Но в один момент пришло осознание: так много мне не нужно. И, оказывается, есть вещи намного ценнее всего, что можно купить за деньги.
Например, Ярик. И женщина, которая сейчас медленно открывает дверь и становится на пороге.
— Вот, — делает несколько шагов и оказывается напротив. Не закрывается, не боится. Впервые действительно
Как ей удалось остаться такой чистой при её вводных? Как её душа не стухла, не покрылась плесенью, не стала чёрствым сухарём? Загадка. Тайна, которую мне не хочется разгадывать — хочется купаться в её тепле и сердечном свете.
— Я купила платье, — объявляет, словно я сам не вижу.
— Охрененное платье, — делаю глоток коньяка, чтобы голос перестал хрипеть, чтобы горло прочистилось. Потому что… потому что платье действительно охрененное, и это ещё слабо сказано. — Тебе очень идёт.
— Правда? — смущается, но в глазах блеск, которого не видел в них ни разу. Но он не алчный, он яркий, проникающий под кожу. Согревающий. — Я влюбилась в него, хотя там и другие были, красивее намного, наряднее. Более вызывающие. А это, вроде скромное, но и не монашкины тряпки.
— Хорошо, что именно это купила, — тушу сигарету в хрустальной пепельнице, нажимаю на кнопку пульта, и вентиляционная система утягивает табачный дым. — Не надо более вызывающих, моё сердце тогда не выдержит.
Инга поправляет юбку, разглаживает невидимые складки, краснеет. Честное слово, сколько в ней непознанной сексуальности, нераскрытой женственности. Знаю, чувствую, какой она может быть, если с неё смахнуть налёт пуританства и комплексов, вбитых бедностью и нелюбовью близких. А ещё знаю, что буду именно тем, кто откроет для неё её настоящую.
Она просила время? Но я не клялся, что его будет очень много.
— Повернись спиной, — прошу, готовый услышать смущённое бормотание, но Инга слушается. Медленно покачивает бёдрами, с огнём играет, хоть вряд ли отдаёт в своих действиях отчёт. — Чистый секс.
— Что? — поворачивает ко мне голову, смотрит удивлённо. Не верит, что в её сторону вообще могут звучать подобные выражения.
— Ты, Инга, чистый секс.
Допиваю коньяк, и жар несётся по венам, только алкоголь тут ни при чём. Это всё Инга и только она.
— Тебя просто почему-то на мне заклинило, — пытается отшутиться и сгладить этим остроту момента.
— Очень сильно заклинило, согласен.
Она снова оборачивается ко мне, поправляет волосы. Я кручу в руках пустой бокал, жду, что скажет ещё. Какой довод придумает, чтобы убедить меня — себя! — что интерес к ней — глупость несусветная. Что этого быть не может, что она этого недостойна.
Нет, надо было Павлика пристрелить.
— Максим,
Выдыхает, кажется, весь воздух из лёгкий, словно на самую тёмную морскую глубину нырнула. И главное, в глазах столько в этом бреде уверенности, что я не могу удержаться и смеюсь.
— Это тебе кто сказал?
— Я и сама знаю, — взмахивает рукой и принимается нервно теребить тёмные пряди волос. — Мне двадцать шесть, я была замужем, но…
— … но твой муж был грёбаным импотентом, вот и не показал, какой ты можешь быть.
— Судя по тому, что Павел хотел уехать с любовницей, импотентом он не был, — морщится и напрягается ещё больше. — Просто меня, наверное, не хотел. Может, причина какая-то была.
— Он урод, вот и вся причина. Давай не будем о нём говорить.
— Но даже если мы не будем об этом говорить, ничего же не изменится. Я всё ещё замужем и богиней секса за восемь лет так и не стала.
Встаю и делаю всего два шага. Инга замирает, а я кладу руки на её плечи. Слегка сжимаю, медленно провожу пальцами по коже. Ниже, ещё ниже. Обхватываю тонкие запястья, ловлю лихорадочный пульс.
— Ты меня всё ещё боишься? — тихо на ухо. Не тороплюсь, не напираю. Просто сгораю от невыносимой жажды. Только её никакая, даже самая чистая родниковая вода не утолит. — Я страшный?
Качает головой, смотрит мне в глаза, а губы дрожат.
— Нет, ты не страшный. Совсем не такой, каким показался сначала. Другой.
Отлично.
— Думаешь, мне нужна богиня секса? Считаешь, я из тех сусликов, которые ложатся на спину, раскидываются морской звездой и ждут, когда им чудеса акробатики покажут?
Инга вздрагивает. Неужели попал в болевую точку? Да, девочка, я жестокий, только от замалчивания проблем они сами не рассосутся.
— Я вообще обычно не думаю о мужчинах в подобных контекстах, — смущается, хочет казаться более дерзкой, даже подбородок повыше задирает. Смешная и неловкая.
— О мужчинах и не надо думать ни в каких контекстах. А вот обо мне можно.
Тихо смеётся, а я касаюсь губами её виска, целую так, словно она в любой момент может растаять. Раствориться в воздухе.
— Я не хочу тебя пугать. Не хочу, чтобы ты думала, что мне нужна благодарность за все эти шмотки.
— Не нужна? Как там говорят: “Кто девушку кормит, тот девушку и танцует”. Так же?
— С тобой точно не так. Присядь, Инга, я сейчас. На минуту отлучусь. Кое-что в кабинете надо забрать.
Пока она удивлённо хлопает глазами, я выхожу из комнаты, а вернувшись, вижу её сидящей, подогнув ноги, на моём кресле.
— Держи.
— Это… это моя сумка?
— Да, там паспорт. А ещё внутри новый телефон с той же симкой.